Гарри посмотрел на Винни. Поймав его взгляд, она чуть сузила глаза, забавляясь монологом Роберта с участием солонки, перечницы и обеих вилок.

– Это её братья, – объяснил он.

– А, – ответил мистер Браунинг, не подумав извиниться. – Пожалуй, я смог бы вам помочь, если бы вы ко мне обратились. Я помогаю людям поставить голос в те редкие минуты, когда не продвигаю свою восхитительную актёрскую карьеру.

– О, – начал было Гарри, потом напомнил себе вдохнуть, прежде чем заговорить, – боюсь, что я не…

– Денег с вас я не возьму, – снова эта неясная, заинтересованная, едва заметная улыбка.

Принесли еду, и поскольку их стол, втиснутый в уголке, был накрыт в последнюю минуту, пришлось чуть сдвинуться, чтобы официант мог их обслужить. В результате колено мистера Браунинга оказалось прижатым к колену Гарри под дамастной тканью скатерти. Поскольку Гарри выпил слишком много великолепного шампанского наследника Врядли, он чуть помедлил, ощущая тёплую близость ноги другого мужчины, прежде чем напомнить себе, что правильная реакция, принятая в переполненных экипажах и столичных омнибусах, – не говорить ничего, что могло бы смутить другую сторону, а просто отодвинуть ногу.

Мистер Браунинг посмотрел на него аккурат в тот момент, когда Гарри поднёс вилку с нанизанным крабовым мясом ко рту, улыбнулся и, не отводя взгляд, вновь прижал колено к ноге Гарри.

– Вам нечего бояться, – сказал он. Вряд ли ему следовало говорить так тихо, ведь все присутствующие шумели.

Официанты только что наполнили бокалы, но Гарри осушил свой одним-единственным, головокружительным глотком. Жар прилил к щекам. Он не был неженкой, но, поднимись он сейчас на ноги, вне всякого сомнения, потерял бы равновесие. Его охватило сильное желание громко рассмеяться, но вместо этого ему удалось выговорить: «Я ничего не боюсь», и слова были настолько далеки от истины – Гарри всегда был труслив и уж точно не относился к числу героев, – что он всё-таки и впрямь рассмеялся, будто бы над какой-то весьма остроумной шуткой, а мистер Браунинг смотрел на него с такой добротой, словно ждал, пока Гарри перестанет терзать приступ удушья.

Затем, положив руку на колено Гарри и чуть сжав, он сказал – его слова показались криком, хотя, возможно, были всего лишь шёпотом:

– Меня зовут Гектор, и когда вы сегодня вечером будете раздеваться, вы найдёте мою визитку в кармане брюк, – и в качестве объяснения добавил: – Мой отец был фокусником.

Гарри никогда не снились кошмары и даже вообще запоминающиеся сны, хотя примерно около года после смерти матери он часто плакал от страха, что, погрузившись в забытье, умрёт, и от неумолимой боли утраты. Но в период надвигавшегося пубертата, когда пугающие, но неопределённые слова священника в Харроу и похабные шуточки мальчишек постарше начали наконец обретать смысл, он видел один и тот же сон так ярко и подробно, что он начал напоминать скорее воспоминание, чем игру спящего ума. Он стоял в классе или гимнастическом зале, слушая наставления того или иного учителя, когда внезапно без предупреждения появлялся мужчина в красивой униформе и приносил письмо. Отступая перед авторитетом человека намного более значимого, учитель открывал письмо и читал, а потом они с посетителем шли по классу. Другие мальчики отступали назад, словно понимая, что ищут не их, но Гарри не двигался с места, ожидая, зная по опыту, чем закончится этот много раз увиденный сон. Когда человек в униформе подходил ближе, Гарри понимал, что он неописуемо красив, как принц из старой легенды или молодой лорд Китченер[15], но также неописуемо опасен и способен убить одним взмахом затянутой в перчатку руки. Мальчики расступались, как волны пугающего моря, и он оставался один. Однако море было не только пугающим – Гарри всё-таки хотел быть найденным.

Миг, когда он просыпался, был неизменно один и тот же: учитель указывал на него пальцем, и глаза мужчины в униформе пристально смотрели ему прямо в глаза, так волнующе, что сердце пропускало удары.

Следующий день прошёл в суете сборов. Гарри, Винни, Филлис и нянечка отправлялись в Честер, на крестины первенца Джека и Джорджи.

Джек, как всегда, подействовал на Гарри, как Северный полюс на стрелку. Его простое счастье, его удовольствие от семейной жизни с Джорджи, от отцовства, от игры в лошадку с маленькой Филлис, которую он радостно катал на спине, ещё больше подчеркнули неловкость Гарри, ощущение близости к краю. На протяжении всей поездки с её радостными хлопотами, рассказов о том, какие изменения к лучшему произошли в доме и на работе, церемонии крещения и праздничного обеда после неё, прогулки вокруг стен старого города, целого дня, проведённого на скачках, и замечательного утреннего катания верхом на конеферме неподалёку от Таттенхолла, где Джек принял роды у кобылы, в голове Гарри звучал голос, не говоривший ничего ни о семье, ни о радостях жизни.

В поезде, во время долгого пути домой, он пытался заглушить этот голос, заговорив с Винни, но она была занята своими мыслями, погрустнев из-за разлуки со своей любимицей Джорджи, и вскоре свела разговор на нет, чтобы можно было читать роман или печально смотреть в окно купе.

– Мы всегда можем переехать, и ты это знаешь, – сказал он. – Снять дом в Честере. Джек уверяет, что плата за проживание там гораздо ниже. Тогда ты сможешь видеться с Джорджи каждую неделю, а не дважды в год.

– Хорошая мысль, – ответила она устало, – но мама и слышать об этом не хочет. Боюсь, она слишком от нас зависит. Мальчики или суровы с ней, или издеваются, а от девочек одно только беспокойство. – Когда он не ответил, она погладила его по руке и добавила: – Но это очень милое предложение с твоей стороны, – а потом продолжила читать «Ожерелье королевы»[16], оставив его в тщетных попытках заняться Киплингом, чтобы отвлечься от мыслей, от которых он предпочёл бы избавиться.

В первый день после возвращения домой Гарри заметил, что постоянно дрожит, вероятно, оттого что слишком промок во время катания верхом с Джеком, поэтому после обеда он отправился на Джермин-стрит, надеясь, что турецкая баня немного прогреет его кости. Но, уже идя по этой улице, он внезапно осознал, что прошёл мимо бань и теперь направляется к подъезду, расположенному между фасадами двух магазинов. Найдя в кармане брюк визитную карточку мистера Браунинга утром после возвращения из Гайети-театра, он сжёг её в камине, но, прежде чем он это сделал, адрес, от руки написанный на её обороте, врезался ему в память.

Это квартира, подумал он. Здесь много каморок для холостяков. На протяжении десяти минут он увидел трёх женщин, входивших или выходивших в дверь, ведущую явно не в магазины. Он несколько раз слышал, что поблизости не живёт ни одна леди. Ему доводилось видеть хорошо одетых женщин, покупавших сыр в Пакстоне или Уайтфильде, мыло и подобные предметы обихода – в Флорисе, но, может быть, в это время они улыбались, стараясь отдышаться, прежде чем вернуться к сравнительному благонравию Пикадилли.