Почувствовав на плече чье-то горячее дыхание, она испуганно обернулась, однако, увидев собаку, успокоилась и улыбнулась.

– Привет, Берри, – прошептала она.

Крупный сенбернар добродушно и любовно лизнул ей руку. Берри был местной достопримечательностью, но для нее он был прежде всего товарищем по играм. Зимой он бегал за ней до самого перевала, а когда она неслась сломя голову с горы на санках, мчался следом, заливаясь радостным лаем, играючи опрокидывал ее навзничь, и они, обнявшись, кубарем катались по пушистому снегу у подножия фуникулера.

– Мы одни, Берри, – сказала Карин. Она протянула руку, погладила в темноте теплую морду, и пес заскулил от удовольствия. Она улеглась на землю рядом с ним, обняла его и заплакала тихо и горько, как плачут взрослые.

– Неужели тебе здесь не нравится? – Мартина была возмущена равнодушием и враждебностью дочери по отношению к новой обстановке, которая ей самой казалась несравненно красивей и богаче, чем убогая старая ферма на горе Сан-Виджилио.

– Здесь очень красиво.

Карин еще не научилась лгать, но уже понимала, что полная откровенность приносит больше неприятностей, чем преимуществ. В городе ей понравились магазины, люди, сидевшие за столиками кафе на площади Вальтер, но все это вызывало у нее лишь поверхностный интерес случайного посетителя. Насколько больше понравились бы ей мельком увиденные чудеса, если бы только, рассмотрев их поближе и налюбовавшись всласть, она могла вернуться домой! Увы, возвращаться пришлось в большую квартиру на Лаубенштрассе в старинном центре Больцано. Карин, привыкшей к вольным просторам, казалось, что она здесь задохнется.

На душе у нее было особенно скверно из-за того, что уже во второй раз ее грубо и бесцеремонно оторвали от старой Ильзе и заставили жить с двумя чужими ей людьми, не важно, что одним из них была ее мать. Ее, по сути дела, просто заперли в маленькой комнатке, три метра на два, с видом на темную улицу. Из окна можно было увидеть лишь клочок неба да еще одно такое же окно в доме напротив.

Она поднималась рано утром, когда Мартина и Марио еще спали, потому что по вечерам всегда ложились очень поздно, и шла в школу. Она посещала среднюю школу, расположенную в огромном здании, выстроенном во времена фашизма, неподалеку от площади Правосудия.

В школе ей приходилось очень нелегко. Надо было изучать немецкий и итальянский, два разных языка с трудным произношением и сложной грамматикой, в то время как единственный язык, который она хорошо знала, родной южнотирольский диалект, на котором говорила с тетей Ильзе и другими жителями гор, лишь усугублял путаницу, царившую у нее в голове.

Однако, по зрелом размышлении, она понимала, что все остальное – мелочи, а главное, чего она лишена, – это Сан-Виджилио, ферма, лес, тетя Ильзе: все ее корни. Глядя на облака, проплывающие по клочку синевы, видневшемуся из ее окошка, Карин вспоминала силуэт гостиницы и церквушку на перевале, добродушную морду Берри, смеющееся лицо старой Ильзе.

Они попрощались ясным солнечным днем в отделанной деревом комнате с печью, выложенной зелеными и желтыми изразцовыми плитами, от которой разливалось блаженное тепло. Ильзе, мужественно преодолевая отвращение, пила горький, как отрава, настой из собранных в лесу трав, который считала панацеей от всех своих болезней, начиная от ревматизма и кончая кровяным давлением. Время от времени она с наслаждением втягивала в себя понюшку табаку.

– Может быть, мы больше никогда не увидимся, Schatzi, – сказала она с улыбкой на губах.

– Почему? – с горечью спросила Карин.

– Потому что я стара, воробушек. Каждый день благодарю бога, что подарил мне еще немного солнца.

– Не надо так говорить, – с нежным упреком сказала Карин. – Ты еще проживешь много лет, а я всегда буду к тебе приезжать, ты же знаешь.

– Знаю, но ты становишься настоящей барышней. Теперь многое изменится. Ты будешь жить в городе, далеко отсюда.

Старой Ильзе любой город, будь то Больцано, Париж или Найроби, представлялся чудовищным хаотическим нагромождением бездушного камня. Все города, казалось ей, были расположены где-то на краю света, она там никогда не бывала и судила понаслышке.

– Отсюда до Больцано совсем недалеко.

– Да, конечно, – кивнула она в ответ, но в глубине души была убеждена, что девочка обманывает, чтобы смягчить горечь расставания. Нет, старая Ильзе твердо верила, что все города, разве что за исключением Мерано, находятся на другом конце земли, и от этой веры не хотела отступать ни на йоту. Как-то раз, когда почтальон Родольфо пытался морочить ей голову байками о том, что люди высадились на Луне, она выставила его из дому с тумаками, чтоб не смел подшучивать над бедной старой женщиной. Да если б таким дьявольским козням суждено было свершиться, на земле бы и вовсе жизни не осталось!

– Я тебя никогда не забуду, – обещала Карин.

– Конечно, не забудешь, я знаю, – она не сомневалась в чувствах девочки.

– Ничего не изменится, вот увидишь. Я каждый год буду приезжать на лето, как только школа кончится. Так же, как из интерната.

– Я буду ждать, – Ильзе говорила с надеждой, но сердцем чуяла горькую правду. Она была уверена, что Мартина больше не позволит дочери вернуться после того, как Ильзе сурово выбранила ее за решение перевезти девочку в город, чтобы жить в одном доме с незнакомым человеком, о ремесле и характере которого у нее были самые мрачные догадки.

– И потом я напишу тебе много-много писем.

– Вот это славно. Родольфо мне их прочтет. И ответ напишет под мою диктовку.

Ильзе за свою долгую жизнь так и не научилась читать и писать.

Карин обвела долгим любовным взглядом маленькую комнату. Здесь она провела лучшие дни своей жизни. Она смотрела на лики святых, выписанные на стекле наивными крестьянскими художниками. Тут были святой Виджилий, святая Гертруда, святая Моника. Повсюду в сверкающей чистотой комнатке были развешаны до боли знакомые вещи: заплетенные косичкой связки чеснока, бычий рог с пшеничными колосьями, складной кривой нож, мотовило под окном с тюлевыми занавесками. Из выдвижных ящичков резного комода доносился пряный запах ароматных лесных трав, высушенных на солнце. Расставленные повсюду горшки с цветами и белая вышитая скатерть с красным и черным орнаментом, застилавшая массивный стол, придавали скромному помещению уютный и радостный вид.

Она уехала на закате, когда в горах сгустился торжественный и мрачный сумрак. Ильзе взяла ее за руку и проводила до площадки фуникулера. Марио рассеянно кивнул на прощание непонятной и загадочной старухе, а Мартина, в глубине души чувствуя себя виноватой, простилась со своим говорящим сверчком[21]и вовсе сухо.