Похожая на застывшую статую лжеотрок опять не удостоила пилотессу реакции.

– Очередная загадка истории, – вновь ответила вместо нее Катерина. – Больше старца не видел никто. Версий много. Известно одно, месяц спустя жена Николая ІІ получила от своего любимца письмо. Однако содержанье послания никому не известно. После ареста императрица Аликс сожгла его вместе с другими бумагами.

– То есть она вообще так и будет молчать? – спросила Даша, указывая пальцем на Отрока и ощущая новую неконтролируемую порцию гнева. – Мне кто-нибудь че-нибудь вообще объяснит, или я могу себе домой возвращаться? Если Распутин жив, почему похищение на грани провала?

– Спасибо, что наконец соизволила дать мне возможность ответить, – сказала Катя, и застывшая маска недовольства опять овладела ее лицом. – Я нашла нестыковку, – Катерина посмотрела на Машу. Встала. Возложила руки на две книги: «Историю революции» и «Историю, 5 класс». – В обеих историях сказано, что в марте 1917 вдовствующая императрица уедет из Киева в Крым. Этот факт остался неизменен…

– Ну, так давай изменим его. Пусть Маша попросит ее остаться! Кто вообще вдовствующая императрица такая, чтоб ей отказать… – с вызовом предложила авиатресса.

– Вдовствующую императрицу не нужно просить, – отрезала Катя. – Мария Федоровна и так не желала покидать Киев до последнего часа, говорила, что ее увезут из Города лишь силой, она предпочитает оказаться в тюрьме… По воспоминаниям князя Сандро, императрицу пришлось почти нести на вокзал. Проблема в другом: против царской семьи началась настоящая газетная травля. Их вынудили сбежать.

– Кто? – насторожилась Чуб.

– Новоиспеченный Совет рабочих и солдатских депутатов, – вздохнула Акнир. – Они посчитали, что популярность царицы, и особенно ее дочери, великой княгини Ольги, среди простого народа мешает им проталкивать свои идеи. Как доказать, что все Романовы – кровопийцы, когда родная сестра царя сама раненым кровь утирает…

– Я знаю. Мне Саня рассказывал, – нетерпеливо оборвала пилотесса. – Он в княгиню Ольгу влюблен. Ольгу в больнице ужасно любят.

– Собственно, по этой причине ей и ее матери запретили появляться в лазаретах и госпиталях, – мрачно сказала Дображанская. И Даша вдруг осознала: Катя недовольна не ею, а самою собой. – Совет издал указ: все члены бывшей императорской семьи должны покинуть Город, и комиссар Временного правительства пошел у них на поводу… Марию Федоровну просто не пустили в госпиталь ее имени – закрыли дверь у нее под носом.

– И что же теперь? К кому теперь царь в Киев поедет, если его мамы тут нет? – растерянно спросила Чуб. И запоздало поняла, почему героиня сегодняшнего заседания отнюдь не она. Поняла, какой вопрос прозвучал за минуту до ее появления, кому он был адресован и кто полчаса мешал Кате и Даше услышать ответ.

Все посмотрели на Машу. Катя – с тревожным раскаянием. Акнир – с настороженной опаской.

– Ты ж знаешь, – заговорила девчонка, – всю жизнь вдовствующая императрица стояла во главе Красного Креста. Из-за нее Киев и стал, по сути, огромным лазаретом. Здесь сотня больниц, тысячи раненых, офицеров, солдат, и все они знают царицу и ее дочь не понаслышке. Достаточно Отроку Пустынскому громко сказать о несправедливом изгнании Семьи – солдаты сами поднимут бунт против Совета солдатских депутатов.

– Но если ты сделаешь это, – быстро добавила Катя, – худшие опасения большевиков подтвердятся…

Прочее было понятно и так. Это и станет началом того самого плана, согласно которому царица-мать должна стать знаменем взбунтовавшихся войск, и с которым лжеотрок была совершенно не согласна.

– Хорошо, я скажу. – Маша поднялась со стула, но так и не подняла взгляд. – Мария Федоровна останется в Киеве. Простите, мне пора… – лжеотрок пошла к двери, опустив очи долу. Но, поравнявшись с пилотессой, внезапно остановилась, приподняла голову.

И Даша отступила, увидев перед собой два страшных зрачка – казалось, что зелень Машиных глаз присыпана снегом и скована льдом.

– Спасибо тебе, – сказала лжеотрок.

– За что?..

– За то, что ты такая, как прежде. Опаздываешь. Кричишь… Ты дала мне время увидеть. Мой поступок ничего не изменит. Революция все равно будет. – Снежная белизна угасала, обретала цвет – страшные, ледянисто-пустые глаза Отрока Пустынского оттаивали, словно замерзшие окна весной. – Будь с ним, пока можешь. Не повторяй мой путь, пока можешь.

– Ты… о нем? – внутри Чуб головокружительно екнуло. – Но он просто друг…

– Возьми, – Маша быстро вложила в руку Даши большой длинный ключ. – На Фундуклеевской книга. Прочти.

Лжеотрок тенью скользнула за дверь.

Озноб помчался по Дашиной коже, еще не поспев осознать смысл Машиных слов, пилотесса всем телом ощутила порожденные ими перемены.

«Спасибо… Будь с ним, пока можешь».

Это все меняло! Все. Нужно было лишь разобраться, что именно… Но сделать это Чуб не успела.

– Что ж, собранье закончено, – довольно объявила Акнир. – «Илья» готов к полету. Поэтка, сколько тебе нужно времени, чтобы собраться? 1 августа мы должны быть там.

– Часа два, так чтоб накраситься… То есть как 1 августа? – дошло до Даши. – А ничего, что сейчас… Что у нас сейчас декабрь или март? Я не могу ждать полгода. Я должна идти на войну. А нельзя их украсть побыстрее?

Акнир с укором посмотрела на Чуб.

– Куда уж быстрее? – ведьма щелкнула пальцами. – Июль, плиз!

1 августа 1917 года

Ехать было приказано на максимальной скорости, и немолодой машинист напряженно смотрел перед собой.

Внезапно ему показалось, что он ослеп – нечто непонятно-огромное, страшное, как девятая египетская казнь, перекрыло стекло.

И исчезло.

– Что это было? – екнуло застывшее сердце.

– Сам не пойму, – голый по пояс, измазанный, как черт, кочегар перекрестился черной от сажи рукой. – Прямо рядом проскочило…

– Аэроплан, – машинист высунулся из окна.

За три года войны ни он, ни тем паче кочегар не успели свыкнуться с существованием летательных аппаратов такого размера.

Громадная, громыхающая, как грозовая огненная колесница Ильи Пророка, летающая машина стремительно пересекла им дорогу на расстоянии двух сотен саженей.

– Чего же он делает? – крестясь, простонал кочегар.

Летящее чудище исчезло из виду и с минуту спустя появилось опять недалеко впереди.

– Чего он делает-то?!

– Господи святы! – прошептал машинист.

Сомнений больше не оставалось. Воздушный гигант летел прямо на них, неумолимый, он был еще далеко. Но его намерения не вызывали сомнений. Простирая огромные крылья, пугающее безумное чудище двигалось точно по линии рельс, намереваясь протаранить их поезд, поцеловать паровоз!