И уж совсем фантастичной является версия, будто благодаря дешифровщикам Черчилль заранее знал о предстоящем 7 декабря 1941 года японском нападении на Перл-Харбор, но не предупредил об этом Рузвельта, так как надеялся, что благодаря этому США вступят в войну с Германией. Другой вариант этой легенды гласит, что Черчилль Рузвельту о японском плане все-таки сообщил, но затем они совместно решили дать возможность японцам потопить американские линкоры, чтобы тем вернее втянуть Америку во Вторую мировую войну. На самом деле японская атака на Перл-Харбор стала для Черчилля такой же неожиданностью, как и для Рузвельта, а британская разведка не читала японских шифров. Здесь ее возможности далеко уступали возможностям американской разведки.

Надежды на победу в войне с Германией Черчилль связывал с привлечением на свою сторону могущественных союзников – США и СССР. Он предупреждал Сталина о грядущем нападении Германии на Советский Союз. Первое послание Черчилля Сталину датировано 1 июля 1940 года. Британский премьер предлагал забыть былые распри и начать переговоры о совместных действиях по предотвращению «германского господства» над Европой, в том числе путем разделения сфер ответственности на Балканах. Сталин на него не ответил. Столь же безответным осталось и второе послание от 19 апреля 1941 года, где сообщалось о переброске германских танковых дивизий из Югославии обратно в Румынию, что говорило о возможном скором начале войны Германии против СССР. Двусторонней переписка стала после 22 июня 1941 года. Для Сталина главным в переписке был вопрос открытия Второго фронта и поставок по ленд-лизу.

Судя по всему, было еще одно предупреждение от Черчилля, непосредственно перед 22 июня 1941 года. Климент Ефремович Ворошилов в 60-е годы оставил любопытное свидетельство того, как Сталин и другие представители советского руководства оценивали ситуацию накануне войны: «Следует подчеркнуть, что война с гитлеровской Германией оказалась внезапной лишь для народа и войск, расположенных далеко от границы. Начиная от дивизий, находившихся непосредственно вблизи государственной границы, штабов армий, округов и выше, о ней знали, ее ждали, так как об этом говорили многие признаки. Еще за несколько месяцев до ее возникновения о приближении войны свидетельствовали интенсивные переброски с запада и сосредоточение гитлеровским командованием соединений и частей вдоль западных границ Советского Союза. Все это делалось под видом организации «отдыха» войск после Французской кампании. Но этот «отдых», по наблюдениям пограничных войск, сводился к непрерывным работам явно не мирного характера: строились укрепления, выселялось население из приграничной зоны, разведывательные самолеты систематически нарушали нашу границу, проникая на значительную глубину (замечу, что все эти мероприятия могли расцениваться и как подготовка к нападению на СССР, и как, наоборот, подготовка к отражению возможного советского нападения, особенно это касается занятия немцами укреплений на границе и разведывательных полетов самолетов Люфтваффе. – Б. Б.). Подготовка противника к нападению не могла пройти незамеченной в приграничных военных округах. Оттуда, естественно, начали поступать тревожные сигналы, посыпались просьбы разрешить принять соответствующие контрмеры, вывести в свои полосы войска, занять оборону. Всесторонняя оценка действия немецкого командования, проверенная на основании данных различных источников, в том числе не вызывающих сомнений, многих крупных военных и политических работников привела к одному и тому же выводу – война не за горами. Но решающее слово оставалось за И.В. Сталиным, стоявшим тогда во главе государства. Он, безусловно, также видел опасность войны, всеми силами стремился отдалить ее, многое сделал для этого и поэтому считал, что она не так близка. В своей оценке создавшегося международного положения Сталин исходил прежде всего из начавшейся войны между капиталистическими государствами на Западе и невозможности для Германии вести борьбу на два фронта.

Играл при этом свою роль, конечно, и заключенный в августе 1939 года договор о ненападении, которым на какое-то время война была отодвинута от границ СССР. Немаловажное значение имели и непрерывные происки империалистов, пытавшихся еще до возникновения Второй мировой войны столкнуть Советский Союз и Германию. В этом отношении особенно показательно было поведение англо-французской делегации при переговорах с нами в 1939 году о мерах коллективной безопасности против агрессивного блока фашистских государств. Они приняли все меры к тому, чтобы сорвать начавшиеся переговоры и показать тем самым Гитлеру путь на восток.

В такой обстановке требовалась большая осторожность, чтобы не дать повода для нападения. Путем заключения договора с Германией советскому правительству удалось сорвать коварные замыслы англо-французских правящих кругов, но продажность политики империалистов и их стремление разрешить свои противоречия за счет Советского Союза, вовлечь его в войну с фашистской Германией не могла не оставить следа в сознании Сталина и не вызвать его постоянного недоверия. Все это привело к тому, что предложения, направленные на проведение практических мероприятий по повышению боеготовности войск приграничных округов, им отвергались во избежание осложнений в отношениях с Германией. Даже доклады дипломатов не учитывались, не принимались во внимание.

Мне вспоминается донесение одного из наших послов, присланное им за несколько дней до войны. В нем сообщались сведения, во многом раскрывавшие замысел гитлеровского командования, указывалось количество и наименование соединений немецких войск, подготовленных к нападению на СССР, установлен день вторжения. Казалось, это должно бы насторожить, вынудить еще раз более внимательно проанализировать имевшиеся сигналы, пересмотреть свое отношение к ним. Но во взглядах И.В. Сталина и сделанной им оценке обстановки ничего не изменилось.

Послом, приславшим тревожное донесение, был находившийся в Лондоне И.М. Майский. За несколько дней до 22 июня 1941 года британское правительство, основываясь на данных разведки, читавшей немецкие армейские шифры, составило сводку с указанием точной группировки вермахта на границе с СССР, где точно назывались номера соединений и указывалось на 22 июня как срок нападения. По решению Черчилля с этими данными был ознакомлен советский посол, тут же пославший донесение в Москву. Но Сталин Майскому не поверил. Вот что писал по этому поводу Ворошилову военный историк генерал-майор П.А. Жилин 2 декабря 1964 года: «Глубокоуважаемый Климент Ефремович! Будучи у Вас на даче года три тому назад вместе с главным редактором «Военно-исторического журнала» генерал-майором тов. Павленко Н.Г., Вы поделились с нами некоторыми воспоминаниями, относящимися к кануну и первым дням Великой Отечественной войны. Работая над изучением этого периода, я закончил рукопись «Как фашистская Германия готовила нападение на Советский Союз». В ней я касаюсь, правда, очень кратко, как реагировал И.В. Стешин на поступавшие сообщения о готовящемся нападении Германии на СССР. Пользуясь записями, которые я сделал после беседы с Вами, в рукописи я привожу такую фразу: «В беседе с автором К.Е. Ворошилов, вспоминая последний предвоенный день, рассказывал: «Стешин до последнего дня не верил, что Гитлер нападет на нас. В субботу, 21 июня, после работы мы, члены Политбюро, собрались в приемной у Сталина. Он вышел из кабинета возбужденный и, опускаясь по лестнице, с раздражением говорил: «Опять наш посол в Англии информирует об упорно распространяемых слухах в Лондоне, будто бы со дня на день может вспыхнуть война между нами и Германией. Это все Черчилль мутит воду, а Майский панику разводит». В плане раскрытия конкретной обстановки последнего предвоенного дня Ваши воспоминания представляют несомненный интерес. Я прошу Вас разрешить их привести в моей рукописи в таком виде или в каком Вы сочтете возможным. С глубоким уважением и пожеланием Вам доброго здоровья. Генерал-майор П. Жилин». На этом письме Ворошилов оставил резолюцию: «Не помню. К.В.». А на конверте, в который было вложено письмо, написеш: «Обязательно ответить». Однако, как свидетельствует позднейшеш рукопись «Четыре дня на Западном фронте», написанная ворошиловским адъютантом генерешом ЛА. Щербаковым на основе собственного дневника, донесение Майского действительно поступило к Стешину, но не заставило его изменить общую оценку ситуации.