Не хватало лишь большого пионерского костра и песни про «картошку-объеденье». И почему-то отсутствовали вожатые с алыми галстуками.

Вместо пионервожатых по нашему «компаунду»[48] маршировали надсмотрщики, которые и выводили нас на торжественные построения.

«Не верь, не бойся, не проси» – гармонично служило нам лагерным девизом.

Речовка была не менее проста и доходчива: «Expect the worse, but hope for the best» – «Ожидай худшее, но надейся на лучшее».

Как учили зэки-мудрецы.

По большому счету именно так мы и поступали – были готовы ко всему и пытались найти радость в малом.

Вот и сегодня тюремный народ активно загорал.

Исключительно по выходным и праздникам власти проявляли чудеса человеколюбия. Неухоженный, заплеванный и затоптанный лужок посредине разбитого стадиончика превращался в тюремный «солярий». Несмотря на то что оголяться нам разрешалось только по пояс, латиноамериканские зэки метко прозвали его «Пинга-Бич» – «Пляж половых членов».

Подразумевался абсолютно мужской состав загорающих.

В соответствии с приказом начальника тюрьмы Рональда Смита, заключенным Форта-Фикс изредка разрешалось принимать солнечные ванны. При этом в меморандуме четко оговаривалось место (вышеуказанный лужок), время (с 7 до 15.30), дни (суббота – воскресенье) и форма одежды (снимать можно только майку).

…Через год пляжную казачью вольницу отменил новый директор нашего заведения. Как, впрочем, и много других поблажек, включая табакокурение, цветочные клумбы и скамейки перед отрядами…

…Время приближалось к проверке.

Через полчаса тюремные громкоговорители должны были взвыть пронзительным криком одного из ополоумевших от жары офицеров: “Recaaaaaaaaaal”[49], то есть – «Назааааааааааад!»

Услышав команду «Recall», зэк был обязан немедленно обо всем забыть, бросить любые дела и пулей лететь на перекличку к себе в корпус. Если во время проверки кто-то отсутствовал, вся тюрьма сидела по камерам и неоднократно пересчитывалась злыми, как черти, ментами.

Рано или поздно нарушитель находился, но автоматически попадал на полгода в карцер.

…Народ активно обсуждал приближающийся обед. Из разговоров я понял, что сегодня на кухне должно было произойти что-то совершенно неординарное.

Как бы, между прочим, я спросил у лежащего рядом Славика:

– Слушай, а что здесь подают в дни всенародных праздников?

– Тебе это вряд ли интересно. У тебя в животе еще перевариваются котлеты по-киевски из брайтонского «Интернейшнл фудз»[50]. Это для нас праздничная жрачка – большое дело, – с легким надрывом в голосе ответил обычно улыбающийся Славик. – А я вот забыл, какой у винограда вкус. Или у киви. Или у груши. Или у редисочки простой… И вообще, что это такое? Ты, Лева, только с улицы, не напомнишь, какого они цвета? Это фрукты или овощи? Все на фиг менты повыбивали!

Эх, где вы мои заварные пирожные, пельмешки и окрошечка, – подхватил эстафету вечно голодный штангист-вымогатель Вадюша.

Тюремного рациона ему явно не хватало, и от этого он очень страдал.

Боря был реалистом и за несколько дней уже успел дать мне много разумных советов.

– Лева, кого ты вообще слушаешь? Посмотри на их заплывшие рожи – ничего ценного они тебе не скажут. Короче, тебе ведь дали вчера вечером номерок?

– Да, точно! Приходил какой-то филиппинец и по списку их раздавал прямо перед последней проверкой, – ответил я, вспоминая полученный вчера небольшой голубоватый билетик.

Лет семь назад я пускал в дело в точности такие же талончики. Во время русских дискотек на яхте вокруг Манхэттена, они служили контрмарками на бесплатные дринки[51].

– Это талон на сегодняшнюю курицу. Радуйся своей удаче – пришел и сразу такое! Братва гуляет несколько раз в году. Столовая вечером закрыта, после обеда дадут пакет с ужином. Кстати, а ты же на кошерное[52] еще не перешел?

– Нет пока, – неуверенно произнес я.

– Это хорошо, а то не смог бы получить курицу. В кошерном наборе ее нет. Сегодня за раздачей и у входа в столовку будет много ментов. Следить, чтобы вот такие шустрые уродцы, как наш Славик, не влезали в очередь по второму разу. Вот для этого и талоны.

На взаимные подколки никто не обижался.

– Сам урод, – безразлично и мирно ответил Славик. Его срок заканчивался через две недели, и проблемы питания его больше не заботили.

Боря продолжал:

– Видишь, Лева, в честь твоего прихода менты разродились жареным цыпленком, а после обеда будет концерт. Но самое главное – ночью устраивают праздничный салют. Так что наслаждайся жизнью!

Я не знал, шутил Боря по поводу концерта и салюта или нет. Чем черт не шутит: все-таки тюрьма – американская, со всеми капиталистическими вытекающими.

Тем временем мой новый тюремный товарищ продолжал с достаточно серьезным видом:

– Не переживай. Из пяти лет ты отсидишь четыре с небольшим. Увидишь – четыре года пролетят, не успеешь заметить. А сейчас пока что расслабься, тебя и так промариновали три года под домашним арестом. Энджой[53], насколько это здесь возможно!

Пойми, сейчас ты ни на что повлиять не можешь. Ни здесь, ни на свободе. Ну, почти ни на что. Думай о семье и занимайся собой! Присмотрись, устройся на нормальную работу, займись спортом. Выстрой свое расписание. И вперед, с песнями!

У меня был такой же, как у тебя, срок, так я даже его и не заметил. Увидишь, недели будут просто улетать, если правильно ко всему подойти. Все зависит только от тебя! Лес валить здесь не надо, а со всем остальным можно на время смириться. Не отчаивайся, ты вроде бы парень крепкий и с мозгами. К тому же, судя по всему, ты – человек творческий. Напиши книжку об американской зоне и обо всем, с чем столкнешься.