действительно красивый – тюльпаны с вкраплениями ирисов, окружённые веточками зелени. Не поскупился.

– Спасибо, это очень мило, – признала я неловко.

В шкафу стояла старая, ещё бабушкина хрустальная ваза, и я полезла за ней, стараясь не уронить. Наполнив водой, с удивлением и восхищением посмотрела на получившуюся композицию.

– Нравятся? – понимающе улыбнулся Дима. – Ещё бы.

Весь восторг погас, разбившись о его самодовольство. Я сухо кивнула и переставила цветы на подоконник.

– Да. А теперь иди. У нас репетиция, и мы очень заняты.

– Ой, да ладно тебе, пусть послушает, – неожиданно вмешалась Майя. – Как раз со стороны оценит!

Я обернулась к ней, сделала большие глаза, не понимая, в чём дело. Девушка ответила невинной улыбкой.

– А чё, я за, – с готовностью согласился Дима. Внимательно посмотрел на меня, настолько внимательно, что взгляд обжёг мне лицо. – Послушаю твои песенки.

Мысленно чертыхнувшись, я села обратно на кровать. Ну Майя, ну сводница! Ладно уж. Пусть сидит, красавец. Если попробует мешать мне, тут же за дверь выставлю и никого не послушаю.

– Мне всё равно, – бросила я и, отвернувшись от него, с безжалостным равнодушием обратилась только к Майе. – Пиши, следующая будет «Паутина снов».

– Ладно, – растерянно ответила подруга.

Не дожидаясь её, я заиграла, глядя перед собой. Усилием воли загнала раздражение поглубже, сосредотачиваясь на песне, одной из любимых. Слова полились, лаская горло как мёд. Дима сел у двери и замер, слушая. Краем глаза я видела его лицо, полное любопытства, но специально старалась в его сторону не смотреть. Под действием музыки мною овладела странная задумчивость, напоминающая транс, и я всё больше отстранялась от происходящего вокруг, от комнаты, лиц Димы и Майи. Воспоминания прошлых жизней грозились вновь прорваться лавиной в мой мозг, и я усилием воли закрывала им дорогу. Сейчас было не время. Да и вообще, какой смысл раз за разом вспоминать то, что случилось? Будто это что-то изменит.

Когда я закончила и последний звук, дрожа, затих в воздухе, Дима вдруг захлопал. Я удивлённо и неприязненно покосилась на него, считая это насмешкой. Но Дима аплодировал искренне. Он смотрел на меня с уважением, восторгом и даже не пытался скрыть свои чувства.

– Это было круто, – сказал Дима, и я, обезоруженная его словами, ничего не смогла ответить.

 ***

Без оружия я чувствовал себя беспомощным, почти приговорённым к смерти. Хотелось схватиться хоть за дубинку, лишь бы не торчать посреди брошеного города с голыми руками. Больше всего не хватало револьвера: надёжного старого друга, способного спасти твою жизнь ценой чужой. Или, ещё лучше, винтовки, чтобы, когда кончатся патроны, пустить в ход штык. Мечты, мечты…

Задание мне досталось паршивое, хуже, чем обычно. Я подёргал привязанными к столбу руками и тоскливо вздохнул. Долго ещё ждать-то? Так раньше от холода окочурюсь, чем от пуль. Я напряжённо осмотрел разрушенные, превратившиеся в руины дома. В этот раз отряд отступал в особой спешке, а вернее сказать, бежал. И всё же время привязать меня здесь нашли. Миссия была опасная, почти безнадежная, вот и припрягли штрафника – меня. Репутация всё решает. Моя оказалась хуже, чем у других, так что если умру, вряд ли штаб расстроится.

В паре улиц от меня послышались тяжёлые, уверенные шаги солдат, явившихся грабить проигравших. Я невольно дёрнулся и зашипел от боли в боку. Рану-то мне настоящую оставили, для достоверности. Мерзавцы.

Сначала показался один солдат: ещё молодой, неопытный, в ненавистной глазам вражеской форме. Увидев меня, тут же вскинул оружие и взял на прицел. Я обречённо уронил голову на грудь, замер без движения. Пару секунд ничего не происходило.

– Командир! Посмотрите, кого я нашёл.

В сердце затеплилась слабая надежда. Неужели сработает? С трудом верилось.

Судя по быстрым чётким шагам, командир и впрямь решил посмотреть. Голову я поднимать не стал, наоборот прикрыл глаза, делая вид, что теряю сознание. Внутри всё дрожало от напряжения. Что они решат? Пристрелят как щенка, или же…

– Почему его не забрали при отступлении? – отрывисто произнёс властный голос, явно принадлежавший командиру.

Риторический вопрос, больше похожий на рассуждение вслух, повис в воздухе. Вокруг звучали всё новые шаги, обступая меня со всех сторон. Я еле сдерживался, чтобы не выдать внутреннюю дрожь.

– Рана не смертельная, мог бежать со всеми. – Снова командир. – Зачем его привязали?

– Хотели убить? – предположил кто-то угрюмо.

– Хотели б убить – расстреляли. Быстрее. Или убивать своих негуманно? – командир сухо, лающе рассмеялся.

Смех оборвался через секунду.

– Прикажете расстрелять? – спросили рядом.

Я чуть не пропустил вздох.

– Нет, – отрезал командир. Отошёл. – Проверьте карманы и тащите к офицеру. Он может быть полезен.

Волна облегчения прокатилась по телу, и я немного расслабился. Кто бы мог подумать – меня действительно берут в плен! Получилось! Если выживу, сделаю всё, чтобы больше не участвовать в операциях, основанных на везении. Меня отвязали от столба, чьи-то руки грубо обыскали тело. Я застонал для виду.

– А ну тихо, – прошипели на ухо. – Скажи спасибо, что жив остался.

«Спасибо», – мысленно согласился я.

…Когда я узнал, что задача – попасть в плен и таким образом проникнуть в секретный штаб врага, то не поверил своим ушам. В плане было полно дыр, и держался он исключительно на надежде. Но ничего другого нам не оставалось. Войска терпели поражение раз за разом, особенно в этом регионе. Ничего не помогало; местный офицер был слишком умен и опытен, чтобы победить его честно. Не удалось найти ни одного слабого места или просчёта в его тактике. Раз за разом мы теряли земли. Людей. Самое главное – мы теряли честь. На нашей территории война приобретала сходство с избиением младенцев, и центральному штабу это очень не нравилось. Дополнительных сил, чтобы перебросить сюда, не было, вот и пришлось брать хитростью: подсовывать врагу меня. Этакий жест отчаяния.

Из верёвок, плотно прикручивающих тело к столбу, меня переместили во вражеский штаб. Рану всё же промыли. Надев наручники, два солдата провели меня по сумрачному коридору и, откинув люк, швырнули в некое подобие погреба. Я упал, ударившись локтём.

– Подождёшь здесь, – с усмешкой сказал командир, рассматривая меня сквозь проём. – Офицер поговорит с тобой, когда освободится.

И, будто ставя точку в подписанном приговоре, солдафон захлопнул люк. Я очутился в кромешной темноте.

Ругнувшись, с усилием поднялся. Прекрасно. Меня не убили сразу, зато заперли в штабе, даже не приспособленном для содержания пленных. В ближайшее время начнётся допрос, от которого зависит, останусь ли я в живых. Но допрос волновал меня в последнюю очередь: нужно было скорее выбираться. Стоит мне задержаться, и погибну вместе со