Около старика стоит юноша, и страха у него в глазах нет. Ни явного, как у всех, ни спрятанного и укрощаемого уздою воли, каков у старца. Эти глаза под нахмуренными бровями не мечутся и они глядят, неотступно, в упор на приближающихся врагов.

Внезапно юноша оборачивается и говорит громко, и голос его срывается:

– Декан! Позволь мне взять меч!

Стоящие вокруг вздрагивают.

– Я верю, что я герой. И значит, я сумею защитить полис, каким бы ни было боевое превосходство наших врагов. Потому что ведь они только люди. А я… Декан, я видел наших богов, я подсмотрел Игры! В ту ночь, после которой они казнили моего друга, а твоего сына. И я почувствовал: боги родные мои по крови! Знаешь, почему они медлят? Потому что полагаются на меня! Защиту нашего полиса они доверили мне, их сыну! Декан, позволь мне взять меч!

Юноша умолкает, его дыхание сбилось от страстной речи. Старец обратил к нему взор, и выцветшие глаза внимательно всматриваются в пылающее лицо. Скорее не испытующе, а печально.

Напряженной тетивой звенит тишина над площадью… И неожиданно срывается ответ-вздох:

– Возьми меч.

Дорога опускается к морю, и ее уклон почти не заметен. И налетает переменчивый ветерок с обочины, вихрит пыль. Друг Тессия идет навстречу подступающим воинам. Ярко блестит клинок, поднятый в его руке высоко, как знамя.

Неуловимое движение совершается в рядах приближающихся врагов. Короткое, словно молния. И юноша вдруг вздрагивает всем телом – и начинает падать. Но прежде падает меч, оброненный и беззвучный, и поднимает облачко пыли у подгибающихся колен.

Друг Тессия простерт на дороге. Четыре оперения стрел пляшут над его грудью. Некоторые жители полиса, схватив кто копье, кто палку, бросаются на врагов. И эти погибают от стрел.

А прочие отступают, практически не оказывая сопротивления, вытесняемые в проулки. И падают, и бегут, наталкиваясь друг на друга и спотыкаясь. Сверкающие щиты и панцири видны с площади уже с трех сторон.

КУПЕЛЬ

Высокий мраморный свод; его испещряют впадины, выступы, располагающиеся без какого-либо порядка. Местами они сопрягаются друг с другом весьма причудливо, складывая изображенья гротескных лиц и невиданных каких-то существ.

Такие потолки бывают в каменоломнях, в пещерах, что остаются по выработке месторождения. Но там таковы и стены. А здесь они как выровненные по отвесу и совершенно гладкие на высоту человеческого роста, а кое-где и выше. Стенам подстать и пол. Он ровный, и даже отражает предметы подобно зеркалу.

В каверне царствует полумрак, и лишь ее самый центр освещается лучом солнца, идущим сверху. Пространство подземелья пересекает, наискось, невысокий и плоский гранитный гребень.

Он обладает прихотливою формой. Как будто это поток, что попытался противостоять холоду, и тем не менее оказался он, все-таки, постепенно скован. Живые пласты-ступени словно бы вытекают одна из-под одной и, чем ниже, тем делаются они все более веероподобны и плоски.

И постепенно так он сходит на нет, сей язык, являясь из одной стены полости и уходя в пол, немного не достигая противоположной.

Скорее всего это застывший ток лавы, или нечто ему подобное. И в середине этого гранитного языка есть выемка – как раз там, куда спускается рассеянный бледный луч. Как если бы твердый камень здесь оказался вычерпнут великанской ложкой, когда он еще лишь тек, застывая, расплавленный жаром недр.

И в этом вот углублении овальной правильной формы – играя, бежит ручей!

Теченье занимает всю полость, и напоминало бы бег воды в полыньях рек севера, будь оно потоком холодным. Но эта вода тепла, вероятно, поскольку над овальной выемкою плывет легкий пар. Журчание бегущей струи рождает переплеск эха, слабый, под неровными сводами.

Однако невозможно понять, откуда поступает в этот бассейн вода и куда уходит. Ведь у него сплошные стенки и дно, и не в состоянии взгляд различить нигде никаких отверстий. Вот разве только их всюду покрывают очень мелкие поры, размером не более зернышка гранита, не заметные глазу, и располагающиеся очень густо. Настолько, что они беспрепятственно пропускают и поглощают ровный, смеющийся, как будто он на свободе, живой поток.

Жемчужные сверкания пузырьков усеивают под водой пологие стенки. Мерцающие ниточки их бегут, отрываясь, вверх. Течение подхватывает их и закручивает, и вовлекает в завораживающий танец.

Мельчайшие воздушные эти капсулки несут в себе что-то, отчего в каверне легко дышать. Как будто это не подземелье, а ниша на высоком горном уступе.

Прямо над озерцом – отверстие, вертикальная скважина, пронизывающая толщу. Через нее поступает свет и легкий текучий пар поднимается в луче кружевами клубов. И конденсируется на стенках воздушного колодца. И набухают капли, и падают, отрываясь, вниз. Тогда рождается звук, одновременно глухой и гулкий: то капли ударяют в поток.

В бассейне возлежит царь богов, раскинув широко руки. Его недвижное могучее тело покрывает сплошь серебристо мерцающий пузырьковый бисер. Затылок Таурия покоится на пологом уклоне и скрыт бегущей водой. И свет, что падает на белую маску, становится иногда сильнее, а иногда, напротив, немного меркнет.

И брошен около выемки белый плащ. И царский золотой шлем, исполненный, в совершенстве, в виде главы быка, покрылся радужно подмигивающими капельками игривой влаги.

Вдруг Таурий поднимает голову из воды, прислушиваясь. Но сразу же укладывается опять, смежив вежды.

Через мгновение в подземелье становится различим новый звук: бегущие шаги в каменной трубе коридора, что примыкает к зале. И светлое пятно туники трепещет и приближается в темноте хода.

Является на свет гость; и его дыхание, сбившееся во время бега, эхом отдается под сводами.

Он плавно переходит на шаг. Широкоплечий и крупный, он производит впечатление великана. Не медля, приступает к бассейну.

– Царь! Передовое судно микайнов на якоре в Серповидной бухте!

По форме это доклад. Но тон, которым сообщение передано, содержит привкус упрека. Струится пар… пронизываемые сиянием клубы уходят в солнечную воронку.

– Знаю.

– Ты… знаешь? – и сообщивший грозную весть захлебывается изумлением. – Знаешь – и лежишь здесь?!

Могучие кулаки бога непроизвольно сжимаются. И весь он подается слегка вперед, словно едва удерживая желание выдернуть лежащего из воды и хорошенько его встряхнуть.

– Я бы и тебе советовал освежить Силу в говорящей струе, Этрурий, – бесцветным голосом, будто бы отметая страстность собеседника своего, произносит царь. – Потому что я чувствую: день этот потребует от нас многого.

– Уже требует! – подхватывает, сбавляя тон, и однако еще все также напряженно и нервно, стоящий подле. – Микайны высадились. Благословенный род, праведники, поклоняющиеся нам, гибнут от стрел врагов!