изысканиями. Я предлагаю обнародовать эти сведения, и вообще все, что у нас есть на Кристофа Рейсса. Включая сегодняшний допрос.

Это имело смысл. Репутация — штука сложная. И если на трон, фактически путем переворота, взошел недостойный человек, искать поддержку у собственных подданных ему будет крайне тяжело. Чем хуже будет репутация кайзера, тем большим ему придется платить и поступаться ради удержания власти.

Недаром Герберт фон Бисмарк был изгнан из рода, как только Соколов и Невский опубликовали свои «доказательства» его перверсий. Есть вещи, которые просто запрещено делать даже монархам, а если такое и происходит, все сведения должны храниться за семью печатями и никогда не выходить наружу.

Человек, нарушающий свое слово, не достоин доверия. А в масштабах монарха это означает, что всей стране нельзя верить. Что ведет к расторжению любых договоров и соглашений на международной арене. Потеря репутации — это, пожалуй, самое действенное оружие против любого правителя.

Именно поэтому слово царя — закон, и он сам не имеет права его нарушать. Поэтому мы даем Слово, как нерушимую клятву. Всходя на трон, монарх обязуется соблюдать подписанный правителями после магической резни договор, тем самым принимая на себя прямые и не имеющие двусмысленной трактовки условия, по которым живет современный мир.

Нарушь это слово, и магическая резня повторится вновь. С куда более худшими последствиями.

А тот компромат, который скопился у государя на семью Рейссов, фактически может похоронить все надежды герцога удержать трон. Если их опубликовать, как предлагает цесаревич, кайзера с этого трона стащат собственные подданные.

Потому как если этого не сделают они сами, придут другие монархи, которые не станут смотреть на сопутствующие потери. Общество основано на законах, и тот, кто им не следует, этими же законами и не защищается. А следовательно, его нужно уничтожить. Судьба Речи Посполитой, которую просто разделили между собой более сильные игроки, покажется Германскому рейху благом…

— Но он же не может всего этого не понимать? — спросил я, глядя на своего биологического брата. — Если герцог Рейсс собирался захватить власть в Германском рейхе, он же должен был учитывать, что все деяния его сына, если их обнародовать, лишат весь род каких-либо надежд на то, что корона не слетит у них вместе с головой?

Михаил II улыбнулся, а Игорь Михайлович, взглянув на отца, ответил мне:

— Дмитрий, государь не просто так завел разговор о том, что проводить допрос дважды могут немногие, — сказал он. — Герцог Рейсс видел, что ты устроил его сыну допрос в Дрогичине, и, как и все нормальные люди, посчитал, что второй попытки не будет. Герцог точно знал, что конкретно рассказал Кристоф. Согласись, там не было ничего, что позволило бы прижать все семейство к ногтю.

— Более того, — произнес государь, подливая себе кофе в чашку, — из того допроса, что ты провел на переговорах, выходило, что Рейссы вообще не виновны, а все, что случилось, и в чем Кристофа можно обвинить — дела исключительно общества ключников.

— К которому сам герцог отношения не имел, — кивнул я, понимая, как складывается вся картина.

Кого обвинял во всех наших бедах Михаил II? Да только общество Януса Двуликого. Не страны, не правителей, не отдельных аристократов, а только ключников. И Кристоф в Дрогичине закапывал общество, а не свой род.

О том, что на руках государя Русского царства могут найтись реальные доказательства гарантированной причастности Тюрингии ко всему происходящему, знать герцог не мог. У него же «Оракула», который эти доказательства и добывал в основном, не имелось. А из той информации, оказавшейся на руках нового кайзера, выходило, что он без проблем может свалить всю вину на блудного сына, а сам останется чистеньким.

И тогда он не просить вернуть Кристофа будет, а инициирует изгнание из рода. Ведь кто такой граф Тюрингии? Сын, конечно, но не единственный. Свое дело ради величия Рейссов Кристоф уже выполнил, и его смерть даже выгодна родной семье, ведь она обрывает все концы.

А если предположить, что мы-таки провели второй допрос, Кристоф должен превратиться в пускающего слюни идиота. И, как и в случае со смертью, ему одна дорога — в крематорий и родовую усыпальницу.

— Вот только если мы опубликуем второй допрос, — заговорил я, — все узнают, что у Русского царства есть некто, кто способен дать жертве пережить этот второй допрос.

Михаил II хмыкнул.

— С «Оракулом» это не составит большого труда, — повел рукой государь. — Вы с Игорем не просто братья, и носители одной предрасположенности к тонким манипуляциям.

Которые, вероятнее всего, и легли в основу увлечения будущего цесаревича системой магии. Он ведь мог чувствовать свой дар куда тоньше других, и начинал эксперименты на себе. И только потом, когда сын царя уже вырос, его хобби окончательно превратилось в стройную модель магической системы. И я не застал путь становления ведущего магического теоретика Русского царства.

— Вы похожи внешне, — продолжил государь, — у вас схожая комплекция, даже голос. То, что сотворили Соколов и Невский, превращая его высочество Герберта в отвратного мерзавца, было куда сложнее исполнить, чем поменять вас двоих местами на записи.

И тогда получится, что допрос вел реальный цесаревич, а не скрытый. Я же присутствовал при этом, как все тот же эксперт по технологиям. А сам Михаил II был в камере по той простой причине, что допрос проводился над наследником другой страны.

Я смотрел на государя и думал о том, что мой биологический отец куда хитрее, чем я о нем думал. Признаться, меня вообще не слишком волновало, как можно использовать полученную от Кристофа информацию в политическом ключе. А вот царь изначально собирался так сделать.

— Так и что в итоге будет? — спросил я.

Михаил II покачал головой.

— Мне нужно подумать некоторое время, — произнес он. — У меня, конечно, был заготовлен план на разные варианты. Но сейчас, с учетом того, что рассказал Кристоф, и что предложил Игорь, мне нужно еще раз взвесить все «за» и «против». До тех пор о том, что произошло в этой комнате, никто не узнает.

Секретность была понятна.

— Нужно, чтобы человек, который станет монтировать запись, — заговорил я, напоминая о важной детали, — тоже принадлежал к нам.

Игорь Михайлович кивнул.

— Я все сделаю, Дмитрий Алексеевич, — сказал он, глядя на нашего биологического отца. — Естественно, если государь сочтет именно этот вариант наиболее выгодным для Русского царства.

Михаил II поднялся на ноги.

— В любом случае, нам здесь делать больше нечего, — произнес он, после чего обернулся ко мне. — Дмитрий, я знаю, что оторвал тебя от дел. Но хочу напомнить, что вашему