Марина старалась не заглядывать в будущее. О, что за чудное открытие! Ведь будущего нет и все, что Марине было нужно, – это прожить сегодня. Потом прожить еще сегодня и следом за ним другое сегодня. И так – нет, не без конца, а – на сколько хватит сил. Ей припомнилось, как они вдвоем с мамой возвращались обратно к жизни после папиных похорон. Тогда все казалось беспросветным. Они обедали по будильнику и шли гулять по будильнику – только чтобы не мертветь, глядя в одну точку. Правда, тогда ее спасал Васька…

При мысли о нем Марина неизменно улыбалась. У нее в груди еще жило тепло к этому лохматому хулигану. Созванивались они дважды в год, на ее и его день рождения.

Нет, на сей раз она обойдется без любви, решила Марина. С любовью одни хлопоты, а в итоге все закончится вымотанными нервами и операциями на разбитом сердце.

И тогда она вознамерилась заработать денег. Как можно больше денег. Мамино лечение стоило недешево, на одни таблетки уходило сколько… А еще обследования, корректировка лечения. Антидепрессанты, антиконвульсанты, физиотерапия…

– Вы понимаете, что скоро ей понадобится постоянный медицинский уход? – уточнил у нее однажды доктор Вершинин.

– Я работаю над этим, – тряхнула головой Марина. Она не подозревала, какой очаровательно серьезной показалась доктору в эту секунду. У него даже промелькнула мысль, что он не знает возраста этой студенточки, хотя ее мать – его пациентка уже два года. Не подавая виду, он повел широкими бровями:

– В каком смысле?

– Я зарабатываю деньги. Скоро смогу нанять сиделку.

– Может быть, лучше будет специальное учреждение? – Вершинин всегда говорил мягко, но при этом прямолинейно, во избежание двойных толкований.

Марина поджала губы:

– Я не сдам ее в дурдом. Это моя мама.

– Вы так молоды…

Марина хмыкнула. Закусила губу, но все же засмеялась. Ей показалась чрезвычайно забавной и эта фраза, сказанная тоном убеленной сединами мудрости, так не сочетающаяся со львиной гривой и цветущим видом Вершинина, и сам ее смысл. Молодая? Она? Три ха-ха. Ей миллион лет.

Он же в этот момент имел в виду только то, что и раньше встречал людей, которые вздергивали подбородок и бросались высокими словами. Поначалу.

Французский и английский звучал в голове постоянно, языки стали ее хлебом. Марина хваталась за любую работу и запретила себе отказываться, даже если не высыпалась уже неделю подряд или неважно себя чувствовала. А в свободное время – радио на иностранном языке, аудиокниги, старые фильмы, все что угодно, лишь бы выудить и запомнить новое слово, новый оборот. В центре города по воскресеньям она подходила к иностранцам и предлагала услуги экскурсовода, только бы лишний раз пообщаться с носителем языка. Репетиторство не приносило нужных денег, и тогда она стала ходить по собеседованиям в крупные международные компании. Она работала по контракту, поддерживая связь с несколькими работодателями сразу. Пару раз удалось прорваться в переводчики больших фестивалей и государственных мероприятий, где уровень Марины оценили. Вероятно, она привлекала всем сразу – и безупречным знанием языков при отличном владении своим родным, и сообразительными, быстро щелкающими мозгами, и довольно броской внешностью, не вульгарной, а располагающей к общению. Сама Марина, конечно, не питала иллюзий насчет своего облика: он был зауряден. Но шесть занятий на курсах визажистов решили проблемы на всю жизнь вперед – теперь она умела делать свое лицо интересным. А понадобилось-то всего-навсего несколько кистей, консилер, бронзатор, хайлайтер, пудра – и знание. Почти все американцы, с которыми ей доводилось общаться, тут же замечали ее приятную улыбку и сетовали, что обычно русские угрюмы. От француженок она взяла умение причесываться и страсть к чулкам.

Настоящим поворотом в карьере стали переговоры между русской нефтяной компанией и канадско-американским холдингом. Еще до Марининого появления они зашли в тупик. Проходил день за днем, а ситуация никак не могла разрешиться. Большие боссы бегали покурить в кабинет, как подростки за гаражи, и там, не выбирая выражений, обкладывали иноземных партнеров за упертость, бульдожью хватку и при этом нескончаемые отбеленные улыбки. Доставалось даже вполне безобидной американской привычке высоко закидывать ногу на ногу, демонстрируя носки – в атмосфере постоянного раздражения это несказанно выводило из себя. Когда Марина стала разбираться что к чему, она в первую очередь занялась не переводом, а психологическими проблемами сложившейся группы людей. Немало бед наделали ее предшественники, которые пытались угодить обеим сторонам и добавляли отсебятину – немного, пару обертонов, соответствующий оборот, смягчавший или усиливавший впечатление или привносивший в монологи руководителей смыслы, которых раньше не было. Речь человека – структура тонкая, переменчивая и зыбкая, и идти по этому полю Марине теперь приходилось, выверяя каждый шажок.

По вечерам ее голова гудела. Девушке отчаянно не хватало образования психфака, и она засиживалась допоздна, штудируя учебники по корпоративной культуре и технике ведения переговоров. Когда опускались руки, она напоминала себе о легенде, согласно которой Карибский кризис начался из-за ошибки переводчика. И однажды, погасив свет в большой стеклянной будке, которую постоянные обитатели этого офиса именовали второй переговорной, и выстукивая четкое тук-тук-тук по зеркальным плитам пола по пути к лифту, она вдруг поймала себя на мысли, что ей все это нравится. Нравится быть незаменимой, нравится сталкиваться с проблемой, которую действительно можно решить, пусть она и кажется не по зубам. Марина принимала вызов, она почувствовала себя щелкунчиком именно для этого ореха. Так впоследствии и оказалось. Она сумела вывести партнеров из тупика, многомиллионные контракты были подписаны.

Никогда еще Марина не была счастливее. Она казалась себе всемогущей, и это оказалось чертовски приятное ощущение. На вечеринке, которую устроило начальство, она держалась чуть поодаль, взирая на всех с добротой, как на старых друзей, хотя с большинством присутствующих лично не была знакома. Менеджеры, референты, бухгалтеры – все веселились, стремительно напиваясь, и все чаще поглядывали на нее. Кажется, ходили какие-то слухи, но Марина не могла уяснить, какие именно. Ей было невдомек, что ее отстраненный вид, красивое лицо и безупречные коленки, выглядывающие из-под зауженной юбки, – давно уже повод для офисных пересудов. Ее уже записали в любовники боссов и русской, и заокеанской части переговоров. Впрочем, ей это было безразлично. Когда заместитель генерального директора подошел к ней вплотную и попробовал взять с места в карьер, Марина быстро остудила его пыл. Будь он потрезвее, она бы еще подумала, но пьян он был в стельку.

Так или иначе, заключенный контракт наделал шуму, и в кулуарах сверкающих офисов, по счетам которых мигрировали стадами касаток миллионы долларов, временами припоминали и Марину. Работа у нее с тех пор не переводилась, и работа эта оказывалась все более высокооплачиваемой. Марина получила второе высшее, психологическое, – хотя это вряд ли привело девушку к более глубокому пониманию самой себя. В минуты ослепляющей гордости, сладко замирая, Марина называла себя на английский манер «женщиной, которая сделала сама себя», «self-made woman». Игра, позерство. И это нравилось ей чрезвычайно. Будучи переводчиком, мешая два языковых потока, которые иногда приходилось и слышать, и переводить без паузы, синхронно, она ощущала себя на своем месте – это доставляло ей удовольствие. И чем сложнее складывалась ситуация, чем витиеватее говорил ее клиент или его визави, тем большее удовлетворение она испытывала, когда все оканчивалось успешно. Классная руководительница не обманула, у Марины действительно был талант.