Пьер слегка улыбнулся.

– По крайней мере, ты умеешь вести беседу, – заметил он.

– Я рада, что вы рассказали мне эту историю, – с живостью сказала Ксавьер. – До чего забавно представлять себе этого мальчика и всех этих важных людей, которые снисходительно дают ему тумака и чувствуют себя сильными и добрыми, и к тому же его покровителями.

– Вы с удовольствием видите меня в такой роли, не правда ли? – с кисло-сладкой миной спросил Пьер.

– Вас? Почему? Не больше, чем других, – простодушно отвечала Ксавьер; она посмотрела на Франсуазу с подчеркнутой нежностью. – Мне всегда очень нравится, как вы рассказываете.

Таким образом она предлагала Франсуазе смену позиций. Тем временем женщина в зеленых и синих перьях говорила безжизненным голосом:

– …Я была там проездом, но для маленького городка это очень живописно. – Она решила оставить свою обнаженную руку на столе, и та покоилась там, позабытая, ничейная; рука мужчины сжимала кусок плоти, который никому уже не принадлежал.

– Какое странное ощущение, когда касаешься своих ресниц, – сказала Ксавьер. – Не касаясь, касаешься себя, это все равно что касаться себя на расстоянии.

Она говорила сама с собой, и никто ей не ответил.

– Посмотрите, как это красиво: зеленые и золотистые витражи, – сказала Франсуаза.

– В столовой, в Люберзаке, тоже были витражи, – сказала Ксавьер. – Но не такие анемичные, как эти, у тех были красивые насыщенные цвета. Если смотреть на парк через желтые стекла, представал грозовой пейзаж; через зеленые и синие – что-то вроде рая с деревьями из драгоценных камней и парчовыми лужайками; а когда парк становился красным, мне казалось, что я в недрах земли.

Пьер явно сделал усилие, проявив добрую волю.

– А какой вы предпочитали? – спросил он.

– Желтый, естественно, – отвечала Ксавьер; она отрешенно смотрела куда-то вдаль. – Ужасно, сколько всего теряешь, старея.

– Вы не можете всего вспомнить? – спросил Пьер.

– Нет, конечно, я никогда ничего не забываю, – презрительно ответила Ксавьер. – Я очень хорошо себя помню, как и прекрасные краски. Прежде меня это приводило в восторг, а теперь… – она разочарованно улыбнулась, – это лишь доставляет мне удовольствие.

– Ну разумеется! Когда стареешь, всегда так, – любезно согласился Пьер. – Зато обретаешь другие вещи; теперь вы понимаете книги, и картины, и спектакли, которые в детстве вам ничего не говорили.

– А мне и не нужно ничего понимать, с моей-то головой, – с неожиданной горячностью заявила Ксавьер, скривив губы. – Я ведь не интеллектуалка.

– Почему вы так нелюбезны? – неожиданно спросил Пьер.

Ксавьер опешила.

– Вовсе нет.

– Вы прекрасно знаете, что это так; любой предлог вам хорош для ненависти ко мне; впрочем, я догадываюсь почему.

– Что же вы такое вообразили? – спросила Ксавьер.

От ярости ее щеки слегка порозовели; лицо ее было обворожительно, с такими оттенками, такое изменчивое, что казалось, оно не из плоти; оно было соткано из восторгов, обид, печалей, волшебным образом становившихся ощутимыми для глаз; однако, несмотря на столь возвышенную прозрачность, рисунок ее носа и губ был явно чувственным.

– Вы подумали, что я решил критиковать ваш образ жизни, – сказал Пьер. – Это несправедливо, я рассуждал с вами, как делал бы это с Франсуазой, с самим собой, и как раз потому, что ваша точка зрения меня заинтересовала.

– И вы, естественно, сразу склонились к самому недоброжелательному толкованию ее, – сказала Ксавьер. – Я вовсе не обидчивая девочка; если вы считаете, что я безвольная, капризная да мало ли еще что, то вполне можете сказать мне это.

– Напротив, я нахожу весьма завидной вашу манеру так остро все чувствовать, – возразил Пьер. – Я понимаю, что вы больше всего этим дорожите.

Если уж он забрал себе в голову вернуть расположение Ксавьер, то он от этого не откажется.

– Да, – хмуро согласилась Ксавьер; глаза ее вспыхнули. – Мне неприятно, что вы так обо мне думаете, это неправда, я вовсе не обиделась, как ребенок.

– Однако, – примирительным тоном продолжал Пьер, – вы прекратили разговор и с этого момента стали весьма нелюбезны.

– Я этого не заметила, – сказала Ксавьер.

– Попытайтесь вспомнить и наверняка заметите.

Ксавьер заколебалась.

– Это совсем не потому, о чем вы думаете.

– А почему же?

Ксавьер резко махнула рукой.

– Нет, это глупо, и это неважно. Зачем возвращаться к прошлому? Теперь уже все кончено.

Пьер уселся напротив Ксавьер. Он, скорее, готов провести так всю ночь, чем выйти из игры. Подобное упорство порой казалось Франсуазе бестактным; мнение людей его касалось только в мелочах. Чего он в точности добивается от Ксавьер? Учтивых встреч на лестницах отеля? Приключения, любви, дружбы?

– Это не важно, если мы никогда не должны встречаться, – сказал Пьер. – Но это было бы жаль: вы не думаете, что у нас могли бы сложиться вполне приятные отношения? – В голосе его прозвучала ласковая неуверенность. Он владел безупречным знанием своей физиономии и ее малейших изменений, это немного смущало.

Ксавьер бросила на него подозрительный и вместе с тем почти нежный взгляд.

– Я думаю, да, – сказала она.

– Тогда объяснимся, – продолжал Пьер. – В чем вы меня упрекаете? – Его улыбка уже подразумевала некое тайное согласие.

Ксавьер теребила прядь волос; продолжая следить глазами за медленными равномерными движениями собственных пальцев, она сказала:

– Я вдруг подумала, что вы делаете усилие, чтобы быть любезным со мной из-за Франсуазы, и мне это стало неприятно. – Она откинула назад золотистую прядь. – Я никогда никого не просила быть любезным со мной.

– А почему вы так подумали? – Пьер жевал кончик своей трубки.

– Не знаю.

– Вы сочли, что я слишком быстро поставил отношения с вами на дружескую ногу? И за это вы рассердились на меня и на себя? Не так ли? И тогда с досады вы решили, что моя приветливость всего лишь притворство.

Ксавьер молчала.

– Это так? – весело спросил Пьер.

– Отчасти да, – призналась Ксавьер с довольной и смущенной улыбкой. Снова схватив пальцами прядку волос, она стала их гладить, с простодушным видом скосив в их сторону глаза. Могли ли у нее быть такие мысли? Безусловно, по лености Франсуаза упростила Ксавьер; с некоторой тревогой она даже задавалась вопросом, как могла она в течение последних недель относиться к ней как к не заслуживающей внимания маленькой девочке. Но не слишком ли усложнял ее Пьер? Во всяком случае, они смотрели на нее разными глазами; такое несогласие, каким бы незначительным оно ни казалось, было чувствительно для Франсуазы.