Но дело вот в чем: на самом деле нас это мало волновало. В мире без любви не делают ставки.

Алекс жив. Раз-два, раз-два. Я бегу, пока у меня не распухают ступни, а волдыри на пальцах начинают лопаться и кровоточить. Рейвэн ругает меня, пока готовит ванночку с холодной водой для моих ног, она говорит, чтобы я соблюдала осторожность, предупреждает о возможной инфекции. Здесь антибиотики под ногами не валяются.

А на следующее утро я перебинтовываю пальцы на ногах, надеваю кроссовки и снова бегу.

Если ты сможешь... чуть-чуть дальше... чуть-чуть быстрее... ты увидишь, увидишь, увидишь. Алекс жив.

Я не сошла с ума. На самом деле я знаю, что нет. Как только дистанция остается позади и я, прихрамывая, возвращаюсь к фундаменту разрушенной церкви, я словно натыкаюсь на стену — Алекса больше нет, и никакие пробежки, никакое насилие над собой не вернут его назад.

Я это понимаю. Но есть один момент: когда я бегу, всегда на какую-то долю секунды меня пронзает острая боль, она не дает дышать, перед глазами у меня все плывет. И в эту долю секунды, когда боль становится непереносимой, я боковым зрением вижу слева от себя цветную вспышку — золотисто-каштановые волосы, венок из огненных листьев,— и я понимаю, что, стоит мне повернуть голову, он будет там. Алекс стоит там, смотрит на меня, смеется, протягивает ко мне руки.

Естественно, я никогда не смотрю в ту сторону. Но наступит день, и я посмотрю. Я сделаю это, и он будет там, и все будет хорошо.

Но пока этот день не наступил, я бегу.

После собрания АБД я вместе с толпой выхожу из Джавитс-центра на улицу. Энергия никуда не делась, она продолжает пульсировать среди нас, но солнечный свет и холод ранней весны делают ее злее, превращает в импульс к разрушению.

У тротуара нас ожидают автобусы, к ним уже змейками потянулись очереди из участников собрания. Я прождала полчаса и успела три раза увидеть, как отходят и возвращаются автобусы, и тут понимаю, что обронила в конференц-зале перчатку. Приходится прикусить язык, чтобы не выругаться. Меня со всех сторон окружают исцеленные, и мне совсем не хочется привлекать их внимание нестандартным поведением.

Впереди всего двадцать человек, и я в какой-то момент решаю не возвращаться за перчаткой. Но последние полгода приучили меня к бережливости. В Дикой местности небрежное отношение к вещам — грех и почти всегда приводит к несчастью. Выбросишь сегодня, завтра останешься с голой задницей — еще одна мантра Рейвэн.

Я выбираюсь из очереди и направляюсь к блестящим стеклянным дверям центра. Меня провожают озадаченные и недовольные взгляды исцеленных. Регулятор, который состоял при металлодетекторе у входа в зал, ушел, правда, оставил на посту рацию и пластиковый стаканчик с недопитым кофе. Женщина, которая проверяла мою идентификационную карточку, тоже ушла, со складного столика исчезли все листовки АБД. Верхний свет выключен, и холл в полумраке кажется даже больше, чем при полном освещении.

Я распахиваю двери в конференц-зал и на секунду теряю ориентацию в пространстве. Я словно падаю с высоты на снежную вершину огромной горы. Картинка проецируется на большой экран, тот, на который совсем недавно проецировался портрет Джулиана Файнмэна. В зале весь свет выключен, и слайд поэтому очень яркий и четкий. Я отлично вижу темные, похожие на густой мех кольца деревьев у подножия горы и острые пики вершины в ярко-белых чепчиках снега. Это так красиво, что у меня даже на секунду перехватывает дыхание.

Потом картинка исчезает. Теперь я смотрю на бледно-желтый песчаный берег и сине-зеленые волны океана. Я делаю несколько шагов в зал и едва сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Последний раз я видела океан в Портленде, до побега в Дикую местность.

Картинка снова меняется. Теперь на экране огромные деревья тянутся к небу, кусочки которого едва проглядывают сквозь густую листву. Солнечные лучи под острым углом падают на красноватые стволы деревьев, на траву и кудрявый зеленый папоротник. Я, как загипнотизированная, прохожу дальше и натыкаюсь на складной металлический стул. Вдруг кто-то вскакивает с первого ряда, тень плывет по экрану и заслоняет собой часть леса на слайде. Экран гаснет, загорается свет. Силуэт — это Джулиан Файнмэн. У него в руке пульт дистанционного управления.

— Что ты здесь делаешь? — требовательно спрашивает он.

Понятно, что я застала его врасплох, он даже не ждет ответа и сообщает серьезным голосом:

— Собрание уже кончилось.

Я чувствую, что за этой его агрессивной манерой скрывается что-то еще. Ему неловко. Теперь я уверена, что это его секрет — он сидел в темном зале и представлял себя в других местах. Он рассматривал красивые виды.

Я настолько удивлена, что с трудом выдавливаю из себя ответ:

— Я... я потеряла перчатку.

Джулиан отводит взгляд, его пальцы крепко сжимают пульт. Но когда его взгляд снова переключается на меня, я вижу, что к нему вернулись самообладание и хорошие манеры.

— Где ты сидела? — спрашивает он.— Я могу помочь поискать.

— Не надо,— отрывисто и слишком уж громко говорю я.

Должно быть, я все еще в шоке. Воздух между нами наэлектризован, как это было в зале во время собрания. Внутри меня поселяется ноющая боль. Эти слайды, океан на огромном экране... Когда я смотрела на них, мне казалось, что я могу упасть в чащу леса, могу, как взбитые сливки с ложки, слизнуть снег с вершины горы. Жаль, что я не могу попросить Джулиана выключить свет в зале и еще раз показать мне эти слайды.

Но он — Джулиан Файнмэн, он — воплощение всего того, что я ненавижу, и я ни о чем не стану его просить.

Я быстро прохожу к своему месту. Джулиан хоть и не двигается, но не спускает с меня глаз. Он замер, как статуя напротив погасшего экрана, только перемещается взгляд, я чувствую его у себя на затылке, на спине, в волосах. Я без труда нахожу перчатку, поднимаю ее с пола и демонстрирую Джулиану.

— Нашла,— докладываю я, но при этом стараюсь не смотреть на него.

Потом быстро иду к выходу, но он останавливает меня вопросом:

— Долго ты здесь стояла?

— Что? — Я оборачиваюсь и смотрю на Джулиана, но по его лицу ничего невозможно понять.

— Долго ты здесь стояла? Сколько слайдов ты видела?

Я не знаю, что ответить, вдруг это какая-то проверка.

— Я видела гору,— наконец говорю я.

Джулиан смотрит под ноги, потом снова на меня. Даже на таком расстоянии поражает чистый синий цвет его глаз.

— Мы вычисляем, где находятся базы,— говорит он и вскидывает голову, как будто ждет, что я стану ему возражать.— Лагеря заразных. Используем для этого все технологии видеонаблюдения.

Вот еще одно открытие: Джулиан Файнмэн — лжец.

Но в то же время то, что он произносит это слово вслух, свидетельствует об определенном прогрессе. Два года назад считалось, что заразных вообще не существует. Считалось, что нас уничтожили во время блица. Для исцеленных мы были мифическими персонажами, как единороги или оборотни.