– Ничего не произошло.

– Хорошо. Если понадоблюсь, я буду в библиотеке.

По крутой винтовой лестнице кастелян поднялся в полутёмный зал библиотеке, где зажёг свечи и вновь разложил перед собой чистые листы бумаги. В последнее время он словно поставил перед собой цель – во что бы то ни стало закончить своё повествование, и буквально стал одержим идеей излить на бумагу свои воспоминания. Кто будет их читать – это его не интересовало: он знал, он чувствовал что через десять, двадцать, пятьдесят лет, может быть – сто лет, его труд обязательно найдут и прочтут. И он, Владислав Славута, снова оживёт – в этих буквах, которые оставляла на бумаге его рука…

Нудно заныл затылок – очевидно, опять к непогоде. Кастелян ожесточённо потёр виски, стараясь прогнать недомогание, после чего вынул кремень, высек искру, взял трубку и закурил. Ароматный дым успокаивал, приятно туманил разум, отвлекая от насущных дел и забот.

Славута откинулся на спинку кресла, вынул из кармана монетку, подобранную несколько дней назад во дворе и поднёс тёмный кружок ближе к глазам – на лицевой стороне был выбит латинский девиз – “DAT PRETIVM SERVATA SALVS POTIORQ METALLO EST” [11], а в центре помещена монограмма “ICR” [12].

«Initium Calamitatis Regnum» [13] , – недобро усмехнулся кастелян. Действительно, эта маленькая монетка, наполовину серебряная, наполовину медная, едва не опрокинула величественное здание Республики обеих народов.

Весь семнадцатый век могущество Речи Посполитой клонилось к закату. После того, как ушёл в небытие последний Ягеллон, корону Казимира Великого успели примерить люди талантливые и посредственные, сильные и слабые, но любой элекционный король для шляхты и магнатов оставался лишь «первым среди равных». Любой шарачок считал себя равным магнату, каждый обыватель считал себя равным королю. С каждым элекционным сеймом центральная власть слабела, зато росла мощь магнатских группировок, пытавшихся подмять под себя политическую систему Речи Посполитой. Король всё больше попадал в зависимость от решений сеймов, сеймы же срывались голосом одного шляхтича.

Эта борьба, словно тяжёлая болезнь, подтачивала внешне ещё могучее тело Республики Обоих Народов. И в это тело рука безумного лекаря вместо лекарства влила в организм Речи Посполитой изрядную порцию яда. Внутренние неурядицы, бесконечные войны с Оттоманской Портой, Московией, Швецией вынудили короля Яна Казимира искать финансовые средства, которые бы позволили решить накопившиеся проблемы. Из всех способов последний Ваза выбран явно наихудшее – замену монет из серебра на деньги из меди. Подобно сорняку, медные деньги быстро вытеснили из обращения серебро – так Речь Посполита сделала ещё один шаг к пропасти – страну охватила анархия, разброд, смута.

Наверно, до скончания века правители будут тщетно пытаться найти lapis pfilosophorum [14] , превращающий любые металлы в золото, и, за неимением иного, будут пытаться обмануть собственных подданных, подмешивая в благородные золото и серебро презренную медь. И вновь и вновь будут убеждаться, что философского камня не существует…

В окно забарабанили первые капли дождя. Свечи уже догорали, кастелян зажёг новые, после чего перевернул монетку – на оборотной стороне были отчеканены Орёл и Погоня, номинал монеты – “XXX GRO POL MONET NOV ARG REG POL” [15], и дата – 1663.

1663 год. Самый страшный год в его судьбе. Тот год наложил глубокий, как рана, отпечаток на душе кастеляна. С того года Славута всем своим существованием возненавидел конфедерации и сеймы, конституции и вольности, элекции и рокоши – всё то, что составляло основу Республику Обоих Народов, всё то, чем он сам когда-то гордился, а ныне презирал всем своим существом.

В тот год король Ян Казимир поручил Гонсевскому решить вопрос платежей войску, однако денег на выплату не было. Возмущённая шляхта составила конфедерацию, избравшая маршалком полковника Казимира Жеромского, а вице-маршалком – полковника Константина Котовского. Однако вскоре между полковниками началось соперничество, чем воспользовался Гонсевский – с помощью денег магната Михаила Казимира Паца он подкупил часть конфедератов, а затем и вступил в тайные переговоры с Жеромским. Кроме того, гетман начал политическую новую игру, поддерживая на будущем элекционном сейме креатуру короля Яна Казимира – французского принца Анри Жюльена, благо, наихристианнейший король Людовик XIV отсчитал польному гетману восемнадцать тысяч ливров, ещё сто тысяч талеров пообещала заплатить королева Мария Людовика. Одновременно гетман восстановил связи с Москвой, не оставляя планов соединить Великое Княжество Литовское с Россией.

Однако к этому времени российские войска потерпели ряд поражений от литовских войск Павла Яна Сапеги, мир стал менее популярен. Радные паны в Варшаве уже грезили о славе Стефана Батория – о походах на Новгород, Псков, Великие Луки, Старую Русу, и даже на Москву. Вокруг польного гетмана, противника продолжения войны, начало сжиматься тугое кольцо заговора, а Гонсевский, ничего не замечая, продолжал вести переговоры с французской и русской партиями.

Удар был нанесён внезапно – мгновенный, разящий, убийственный.

Тот ноябрьский день Славута запомнил на всю жизнь. Утром в Вильну прибыли два московита – дьяк Устин Мещеринов и монах Соломон, которые привезли Гонсевскому грамоту от царя Алексея Михайловича. Славута должен был передать послание русского государя гетману, а до того времени спрятал в тайнике под деревянным настилом пола.

Вечером в переулке перед ним неожиданно возник старый соперник Александр Нарбут. Славута не видел его с того злосчастного поединка в Заславле, и время залечило старые раны, погасило былую неприязнь. Тихим голосом былой недруг сказал, что по приказу великого гетмана Сапеги этой ночью должен быть убит его соперник – польный гетман Гонсевский, а также его доверенные лица, и Славута, если хочет жить, должен сейчас же бежать из Вильны.

Почему он не послушал совета Нарбута? Этого Славута не мог простить себе все последующие годы.

Ту ночь он провёл, не смыкая глаз, держа наготове заряженный пистолет и кинжал. Ближе к рассвету сквозь дрёму Славута уловил негромкий скрип отпираемого замка. Бесшумно встав, Славута стиснул кинжал и спрятался за дверью, а когда некто неизвестный вошёл внутрь, бесстрастно вонзил ему лезвие в грудь, и в ту же секунду он услышал звон разбитого стёкла – очевидно, ещё один убийца проник в дом через окно.

Славута плохо помнил, что было потом: мелькали чьи-то лица, звенела сталь, грохнул выстрел. Он пришёл в себя от надрывного плача ребёнка. На полу лежали три мёртвых тела, и одним из них было тело сестры с широко раскрытыми остекленевшими глазами.

Сжимая в правой руке палаш, а левой рукой прижимая к себе младенца, он выбежал из дома и проулками вышел дому