избавитель христианского мира от магометянской угрозы, опора католической веры! Какие величественные планы лелеял король Ян, венчаясь короной Казимира Великого: обезопасить южные границы Речи Посполитой от набегов турок и татар, вернуть власть над утраченными Яном Казимиром землями, противопоставить могущественным кланам Пацев и Радзивиллов семейство Сапег, тем самым окончательно подорвать власть магнатских группировок и установить прочный внутренний мир… И, наконец, превратив Республику Обеих Народов в сильное государство, передать трон по наследству старшему сыну Якубу.

Мечты! Как вы прекрасны, пока маните, зовёте, обещаете, но как горько бывает пробуждение.

Ни одно из великих начинаний великого монарха не привело к желаемому результату. Многочисленные походы против Отомманской империи принесли территориальные приобретения Австрии, но ровным счётом ничего не дали Польше. В результате Вечного Мира с Россией Речь Посполита окончательно отказывалась не только от Левобережной Украины и Смоленщины, но даже от Киева с окрестностями. Усиление Сапег в противовес Пацам и иным родам обернулось возвышением Сапег, и Республика в который раз стала полем распрей, раздоров и смут, а попытка утвердить Якуба в статусе преемника едва не обернулась новым рокошем.

Ныне Ян III являл собою лишь тень прежнего, прославленного Яна Собесского. Последний поход против турок в Молдавию, состоявшийся год назад, закончился неудачей. Обескураженный поражением, разочаровавшийся, утративший интерес ко всему, монарх уединился в Вилянове, где в обществе государственного арендатора Бестеаля и патера-иезуита Вота, занимался попеременно то личным обогащением, то спасением души…

Очевидно, век от века люди будут возлагать несбыточные надежды на нового правителя, и вновь и вновь разочаровываться в очередном кумире. И так будет всегда, пока будет существовать политическая власть, пока смертные будут короновать такого же смертного, наделяя его вымышленными достоинствами и добродетелями, забывая, что лишь немногим дано подняться над собственными слабостями – уж очень легко кружит самую ясную голову слава побед, ослепляет самые зоркие очи сияние политической власти, туманит самый острый ум льстивая угодливая речь. Престол, престол… сияющий золотом эшафот, на котором гибнут без разбора людские души – от самой гнусной и низменной до самой чистой и возвышенной!

Кастелян зябко поёжился. Заныла правая нога – дала знать о себе полученная под Парканами рана. Неожиданно порыв воздуха донёс слабый запах восковой гари – очевидно, кто-то шёл со свечой по коридору.

«Если ты обнаружен – ты погиб», – это правило Славута запомнил ещё с времён Потопа и Хмельнитчины. Подчиняясь скорее привычке, нежели необходимости, кастелян укрылся в галерейной нише. Прошло не более минуты – вначале в конце галереи заскрипели плохо смазанные петли, затем в проёме мелькнул свет, и, наконец, послышалась тяжёлая, чуть пошаркивающая поступь княгини.

Кастелян, уже не прячась, вышел из убежища на залитую лунным светом площадку.

– Ещё раз доброй ночи, ваша милость.

– Доброй ночи, пан Славута. Всё спокойно?

– Как обычно.

– Тогда проводите меня до каплицы.

Возле обитой медными пластинами дверью Катажина вынула большой бронзовый ключ, провернула его в замке. Кремень ударил об огниво, и тёмное пространство каплицы осветилось слабым мигающим огоньком свечки. Княгиня встала на колени перед мраморным изваянием Святого Христофора, несущего на плече младенца Христа. Перед статуей стоял серебряный ковчежец, в котором хранилась священная реликвия. Кастелян, стараясь не мешать богомолке, занял место у стены.

Столетие назад I-й ординат Миколай Кристоф Сиротка привёз из Святой Земли частицу мощей Святого Христофора – своего святого патрона, который являлся и небесным покровителем Вильны, столицы Великого Княжества Литовского. По распоряжению несвижского князя на втором уровне башни-брамы в честь святого была освещена каплица.

Наконец княгиня встала и направилась к выходу. Славута на почтительном расстоянии тенью следовал за ней.

На бездонном чёрном небе сияла жемчужина луны неправильной формы. Со стороны близкого пруда несло весенней свежестью. Вдали плаксиво кричала ночная птица. И давнее, почти забытое чувство вдруг шевельнулось в душе кастеляна. Кажется, давным-давно что-то очень похожее уже было в его жизни: точно так же таинственно, волнуя сердце, шумел ветер, так же звала к себе недосягаемая Луна. Когда это было? Двадцать, тридцать лет назад? И куда ушло – безвозвратно, навсегда, бесследно?

Неожиданно по спине пробежал холод. Славута поёжился, однако ощущение зябкости не проходило, казалось, холод исходил откуда-то изнутри – то было чувство, которое он обычно испытывал в минуты опасности. Не утруждая себя условностями, кастелян решительно схватил княгиню за руку платья и поднёс указательный палец к губам. Катажина поняла причину столь бестактного поведения спутника и молча кивнула головой. Прошло несколько длинных, растянутых в бесконечность секунд, и наконец кастелян уловил едва слышимый, осторожный шорох. Славута напряг слух: звук больше не повторялся.

– Боже… – вдруг выдохнула княгиня и вытянула руку вперёд.

На площадке галереи, освещённой зыбким лунным светом, виднелся белый силуэт. Беззвучно, словно передвигаясь по воздуху, тень пересекла площадку и спустя мгновение скрылась в темноте боковой галереи.

Кастелян осторожно прошёл вперёд и спустя несколько мгновений оказался на площадке – но та уже была пуста. Славута несколько раз оглянулся по сторонам, посмотрел вниз, словно ища что-то на полу, и, наконец, повернулся к княгине – та была спокойна, лишь плотно сжатые губы да блестящие глаза выдавали внутреннее волнение.

– Никого? – выдохнула Катажина.

– Никого, – глухо ответил Славута.

– Это была Наталья?

– Мёртвые не возвращаются, – отрезал кастелян надломленным голосом.

– Это была Наталья? – глухо повторила Катажина.

– Я провожу вас до спальни, ваша милость.

– Нет, вернёмся в каплицу.

Славута набросил плащ на левую руку. Катажина опёрлась о неё и тяжёлыми шагами начала подниматься по крутой винтовой лестнице.

Свеча ещё не погасла. Княгиня взяла ещё две свечки, зажгла и поставила у алтаря. Их неяркий свет озарил большую, византийского письма, потемневшую икону, изображающую святого Христофора с пёсьей головой.

Как она оказалась здесь – сказать было трудно. Возможно, её привёз из Святой земли сам Николай Кристоф, а может быть – кто знает? – икона попала в каплицу из какой-нибудь разрушенной православной церкви, в которой хранилась ещё с тех пор, когда Великого Княжества Литовского не было и в помине, а все эти земли назывались Русью.

Катажина истово перекрестилась и приложилась губами к реликварию.

– Я сегодня же закажу обедню в Троицкой церкви и мессу в Миколаевском костёле за упокой души Натальи.

– Это был человек, – с уверенностью, граничащим с упрямством, произнёс кастелян. – Я слышал шаги. Женские шаги.

– Женские… – княгиня покачала головой. – В замке находятся пани Эльжбета, Кристина, Агнешка и Стефания. Кто?

– Нет, я бы их узнал.

Катажина задержала пристальный взгляд на собеседнике.