— За такие разбои… — заговорил Бошняк, но его перебили.

— Видят в Таркуне нашего друга! Увезти у него жену! Себе приятно, а ему позор и вред! Я их отучу за ножи хвататься и резать моих приятелей, — с яростью заявил Невельской. Он вспомнил, как у него самого хотели отбить невесту. — Мы будем защищать таких, как Таркун. Да еще посмотрим, кто стоит за спиной Тятиха. Николай Константинович, завтра в путь… Схватить его — да на бревна, вместе с Мунькой.

Вечером, возвратившись из бани, Сакани сняла меховой халат. На ней подарок Кати — платье в голубых и красных цветах.

— Да она почти красавица! — сказал Николай Матвеевич, вставая от карты, которую чертил. — Вот что значит одеться со вкусом…

— Нет, она и собой хороша, — ответила Екатерина Ивановна.

Николай Матвеевич стал убирать чертежи.

— За что, Екатерина Ивановна, такая немилость, такое горе — гилячек отмывать, — пожаловалась Дуняша. — У них печки коптят и сажа в кожу въелась. За что такое несчастье?

— Мила, очень мила, ничего не скажешь, хоть и скуластая, — заявил Бошняк, явившись к ужину. Он ласково взял гилячку за руку. Она опустила голову и потупила взор.

Пришел Невельской. Все сели за стол. Катя объяснила гилячке, что у русских кушают все вместе. Жены не ждут, пока наедятся мужья. Она показала, как держать вилку и ножик. Сакани сразу поняла. Явился Таркун. От ужина он отказался: его только что накормили в казарме.

— Капитан, что у тебя за маньчжур работает? — спросил гиляк.

— Это торгаш из Вайды. Он провинился и наказан.

Таркун затянулся и пустил дым.

— Че, был бунт?

— Был.

— И пороли?

— И пороли.

— А-а!

Таркун опять помолчал и попыхтел трубкой.

— По-русски наказывали?

— Да.

Таркун покачал головой, показывая, что смешно.

— Мы его знаем маленько. А теперь купец бревна таскает?

— Да.

— Ему как на плечо бревно положат, он качается. На ногах плохо стоит.

— Он не привык работать!

Таркун сегодня подходил к маньчжуру. «Таскаешь?» — спросил он. Тот не ответил. «Тяжело тебе?» — «Сам попробуй». — «А тебе так и надо! Хорошо наказали тебя! Может быть, ты не только бунтовал, но и еще чего-нибудь делал?» И Таркун замахнулся кулаком. Маньчжур съежился в ожидании удара. «Эй, эй!» — крикнул часовой, делая знаки, чтобы Таркун отошел прочь.

— И часовой там ходит? — с невинным видом спросил Таркун у капитана.

— Да, охраняет… Послушай, Таркун, а что это у тебя за пуговица? — вдруг спросил Невельской, наклоняясь к кафтану гиляка. — Из чего она сделана?

— Это воронов камень.

Капитан повертел пальцами пуговицу.

— Продай ее мне, — быстро сказал он.

— Возьми даром! Я знаю место, где из этого камня стоят целые горы. И разбросанные куски валяются вот с этот дом.

— Горы? Где же?

— На острове, который ты называешь Сахалин…

Гиляк оторвал пуговицу и отдал капитану. Невельской поднес ее к горящей свече.

— Э-эй! Она сгорит! — воскликнул Таркун.

— Смотрите, мои друзья, — обратился Невельской к жене и офицерам по-французски, — это каменный уголь!

Таркун поразился, как долго и горячо в этот вечер капитан со своими товарищами толковал о его пуговице. Пуговицу раскрошили, жгли кусочки и спорили и опять расспрашивали, где стоят горы из такого камня.

На ночь Таркун ушел в казарму. Сакани спала на кухне. Дуняша больше не досадовала на гилячку. С вечера она помогла ей расчесать волосы. Дуняше самой нравилось обучать чему-нибудь гилячек. Рано утром Сакани услыхала, как русские уезжали на Лангр. Сакани сидела на табуретке, смотрела, как топится плита, как моется посуда, какие тряпки, полотенца, кастрюли.

Екатерина Ивановна стала стирать белье. Приятно, когда прозябшие за ночь руки чувствуют горячую воду и мыльную пену, а жар от плиты, казалось, гонит прочь промозглую сырость. Утром холод иногда забирается даже под одеяло. Мужу никогда не бывает холодно, от него всегда пышет жаром, словно у него какая-то особенная, повышенная температура. Но бывали утра, что и он старался закрыть голову одеялом, а потом оказывалось, что ночью замерзли чернила, а в бочке — лед на воде. Теперь в доме теплей, — видимо, бревна сохнут. Какое наслаждение стирать, согреваясь от движений и горячей воды. Верно, ни одна купальщица в южном море не испытывает ничего подобного.

Екатерине Ивановне многое хотелось расспросить у Сакани. Она глубоко сожалела, что еще мал ее запас гиляцких слов. Этот язык, оказывается, здесь нужней, чем любой европейский. Екатерина Ивановна с увлечением изучала его, часто поражаясь своеобразным формам. Это удивительно, как строятся выражения! Как обрадуются тетя и сестра, когда она поделится с ними сведениями о своих необычных исследованиях!

— Есть ли у тебя дети, Сакани?

Оказалось, Сакани недавно замужем.

— Какой ужас! Ты слышишь, Дуня? Они только что поженились, и эти негодяи на них напали. Их медовый месяц был омрачен! А братья у твоего мужа есть? — спросила Екатерина Ивановна.

Сакани затараторила так быстро, что Екатерина Ивановна не могла ничего понять. Это ужасно! Надо учиться. Екатерина Ивановна еще раз почувствовала, что она ничего не сделает тут, если не будет знать язык как следует. Небольшим набором выражений не обойдешься там, где важно каждое слово. Сакани объяснила, что ее хотят украсть, она боится. Каждый заходит к ней в юрту и заговаривает ласково. Это пугает ее.

Екатерина Ивановна поняла примерно так, что Сакани не хочет терпеть домогательств братьев мужа и знакомых, когда Таркуна нет дома и не хочет доставлять неприятностей своему мужу. Катя поражалась ее уму и такту, хотя при этом Сакани сморкалась прямо на пол и вытирала нос полой халата, и пришлось тут же подарить ей носовой платок и учить сморкаться.

Пришла жена Питкена и уселась у двери. Она длиннолицая, сухая, молодая. Сегодня она оживленна.

— Что веселая? — спросила Дуняша.

— Охотники ушли за нерпой… Когда мужики уйдут — лучше! — ответила Лаола.

С помощью ее и Дуни, которая, не зная по-гиляцки, кое о чем догадывалась быстрей Екатерины Ивановны, наконец стало понятно, что Таркун не хочет уступать младшим братьям свою жену, чего по гиляцкому закону они требуют, пока он в отъезде.

Зашел Позь. Он тоже уселся на полу в ожидании капитана. Сакани продолжала рассказы.

— У русских только одному на жене жениться можно, и поэтому Таркун за русских, — перевел Позь ее слова.

«Значит, и гиляк человек, — подумала Екатерина Ивановна. — И он чувствует, как мы! И он понимает, что такое единственная любовь!»