Пустыня, плоский песок, редкие линии рельсов. Скалы, как клыки под хмурым небом. Где, где, где были эти люди?

Игривые кроты в прыжке прямо перед носом локомотива преследуют червей длиной с человеческую ногу. Нора огромного бычьего барсука. Озерцо в оправе из рельсов. Ежиные следы у корней деревьев. И вдруг, на самом краю снимка, что-то огромное, непроницаемое несется по рельсам. Шэм затаил дыхание. Это был поезд, смутно знакомый, хотя Шэм никогда раньше не видел подобных.

Вдруг он понял, что именно напомнил ему этот силуэт. Фантастический образ ангела, чисто умозрительный, как все подобные образы, встреченный им, должно быть, в какой-то из книг религиозных наставлений. Священный механизм, колесящий по рельсам для их спасения.

Шэм разинул рот. Разве это не плохая примета — видеть ангела? Говорят, они поддерживают состояние путей в глубоком рельсоморье, и людям, если те не хотят попасть в беду, надлежит менять курс и уезжать подальше, случись им наткнуться на подобную картину. Может, и ему стоит отвести теперь взгляд? Хотя разве это мыслимо?

«Подождите, подождите!» — думал Шэм, но капитан неслась вперед. С экрана на него уже глядела новая картинка: вздыбленная громадная тальпа. Капитан на мгновение застыла. Однако мех крота был черен. И она стала листать дальше.

Куда же шел тот поезд?

Глядя на незнакомые ландшафты, Шэм морщил лоб, пытаясь угадать, где это. Странные, очень характерные очертания гор, похожих на оплывающие свечи. Каменные карнизы прямо над рельсами.

И вдруг. Рельсоморье. Нет, не оно.

Земля раскинулась широко, точно мертвое, размеченное колышками животное в классе разделочной анатомии. Плоская, пыльная, в крапинках коричневых камней и фрагментах материи, — наверное, утиля, видимо, негодного. Небо низкое, по нему сворой охотничьих псов несутся грозовые тучи. Над ними мертвенное свечение верхних небес. Нос поезда как толстый наконечник стрелы, летящей к странно близкому горизонту. Отрезок пути, по которому он мчится, неестественно прям, рельсы уходят туда, где земля и небо сливаются воедино. А по обе стороны…

…по обе стороны от путей, по которым шел поезд…

…не было ничего.

Не было других рельсов.

Голая земля.

Шэм подался вперед. Он весь дрожал. Краем глаза он заметил, как одновременно с ним подалась вперед капитан.

Пустая земля и всего одна прямая линия. «Одна линия в море рельсов». Немыслимо. «Из лабиринта рельсов нет и не может быть выхода». Один путь просто не может существовать. И все тут.

— Каменноликие, защитите нас от всяческого зла, — прошептал Шэм, стискивая в кулаке мышь и глядя на флатографию, пугавшую своей святотатственной пустотой, — ибо разве пространство между островами может быть чем-то иным, как не сплошным морем рельсов?

Пустота. Шэм дрожащими руками вынул свою маленькую камеру. Долго целился, не глядя в видоискатель, наконец, нажал затвор и сделал снимок этого удивительного снимка, самого поразительного из всего, что ему когда-либо доводилось видеть в жизни.

«Какое потрясающее ничто!» У него закружилась голова. Он пошатнулся и с грохотом рухнул на соседний ординатор. Когда капитан обернулась, он уже убрал свою камеру в карман. Она ткнула пальцем в клавиатуру, и флатография исчезла.

— Держи себя в руках, — сказала Напхи тихо. — Ну же, соберись немедленно.

Но невозможные одинокие рельсы в окружении столь же немыслимого безрельсового пространства так и стояли у него перед глазами.

и снова в путь. Снова глотать мили и мили рельсов-и-шпал, отделяющих Боллон от архипелага Салайго Месс, а потом и самого Стреггея. Пусть медленно, пусть не прямо, «Мидас» все же шел домой. Правда, без Ункуса Стоуна.

— В смысле, почему он не может поехать с нами? — недоумевал Шэм.

— Да ладно тебе, парень, — сказал Ункус и вскрикнул, когда кто-то из сидевших на его кровати пошевелился, потревожив его все еще чрезмерно чувствительные ноги. Шэм, Вуринам, доктор Фремло, Йехат Борр и еще кое-кто из команды навестили его в санатории. Материальная часть этого лечебного заведения, где, кроме Ункуса, пребывали и другие люди — на одного при разгрузке поезда упала какая-то тяжелая железяка, другого укусил кролик-кровохлеб, еще пара страдала поездными паразитами — не отличалась новизной. Однако в палате было чисто, и от ланча, который принесли Ункусу, пахло довольно вкусно.

— Поверить не могу, что я не сплю, — сказал Ункус.

— И я тоже, — подхватил Фремло.

Все неловко рассмеялись.

У них совсем нет времени, объяснили Шэму коллеги. Некогда сентиментальничать. Их ждут кроты. Счет за санаторий оплачен вперед — причем подписала его капитан, сама, заплатила из своей доли. Так что надо пошевеливаться.

— Да и вообще, не нравится мне здесь, — сказал Вуринам. Он обвел других взглядом и зашептал: — Здешние все выспрашивают, куда мы шли, где были. Любят эти боллонцы совать нос не в свои дела. Один даже спросил, правда ли, что мы сальважиры! — и он поднял брови. — Твердят, что слышали, будто мы нашли сошедший с рельсов поезд. А в нем карту сокровищ!

«Хммм», — подумал Шэм, чувствуя себя слегка неловко.

— Все равно, нельзя тебя тут оставлять, — перевел разговор он.

— Да брось ты, парень. — Ункус потянулся к Шэму и неловко потрепал его по плечу. — Как только мне полегчает, я доплетусь до гавани и куплю себе обратный проезд на любом составе.

— Все равно это неправильно.

Вовсе не ради Ункуса Шэму хотелось остаться, хотя он ни за что не признался бы себе в этом. Ему казалось, что, чем дольше они задержатся в Боллоне, тем больше будет у него шансов убедить капитана посетить Манихики. Откуда, как он полагал, были родом мужчина, женщина и дети с флатографий. Он ощущал нехарактерную для себя уверенность в том, что ему хочется именно этого — установить связь между их изображениями и тем местом.

Мысли о том, как убедить капитана Напхи отклониться от намеченного курса, приходили ему в голову постоянно, одна безумнее и причудливее другой. Но ни одну из них он не одобрил. К тому же в глубине души он никак не мог поверить в то, что они туда не идут.

Один снимок неотступно стоял у него перед глазами, и каждое воспоминание о нем вызывало в нем чувство, близкое к эйфории. Тайна той линии, того прямого отрезка, который, как ему казалось, вел прочь из рельсоморья, — хотя даже думать об этом было грешно! — преследовала его постоянно. Тогда, вернувшись из комнаты с ординаторами и позабыв про работу, которую собиралась поручить ему капитан, — она, кстати, тоже о ней забыла, — он сразу засел за рисунки и рисовал, рисовал по памяти все, что видел на тех флатографиях, так точно, как только мог. Пока перед ним не оказался целый ворох бессвязных чернильных воспоминаний об изображениях невиданных пейзажей. Любой, кому они попались бы на глаза, ничего бы в них не понял, но для него это были мнемотехники, способы вызвать в памяти раз увиденные образы рельсового моря, уничтоженные капитаном.