Да, да, она уничтожила их, истребила прямо у него на глазах, сжав пластиковый квадратик жесткими пальцами своей нечеловеческой руки, чем вызвала у Шэма нечаянный вопль протеста. Когда беспощадная гидравлическая длань разжалась, на ней лежала лишь горстка пыли.

— Что бы за глупости это ни были, — сказала она, — они не касаются ни помощников докторов, ни кротобоев.

Напхи приложила механический палец к губам.

— Молчи, — сказала она. Указание распространялось и на его недавний невольный протест, и на возможные разговоры с коллегами в будущем.

— Капитан, — спросил он шепотом. — А что это было…

— Я — кротобой, — перебила его Напхи. — Ты — помощник доктора. То, что ты видел, или тебе показалось, будто ты видел, имеет не больше отношения к твоей жизни и ее возможным целям, чем к моей. Значит, нечего и говорить об этом.

— Это были Манихики, — сказал он. — Они оттуда родом. Нам следовало бы…

— Позволь мне дать тебе один совет, — сказала капитан, глядя на свои руки, — никогда больше не говори мне или любому другому капитану, под чьим началом тебе еще случится выходить в рельсоморье, что бы «нам следовало» делать. — Кавычки в ее фразе были ощутимы, как воздух. — Я на тебя рассчитываю, ап Суурап.

И Шэм замолк. Капитан вывела его из кафе на улицу, где у боллонцев свободно разгуливали козы, приученные подъедать мусор и оставлять свои орешки в компостных кучах в переулках. Медленно, с сильно бьющимся сердцем (стук которого, по мнению самого Шэма, приближался к фудустунна, ритму поезда, торопливо и решительно идущего к своей цели), он продолжал думать о том, что видел. О тех снимках.

Оставшись, наконец, один, уже в поезде, Шэм проверил свою камеру. Капитан не видела, как он снимал. Вот оно. Изображение. Смазанное дрожанием его рук. Размытое. И все же безошибочно узнаваемое. Одинокий путь.

Он прикусил губу.

Там остались дети. Где-то в рельсоморье. Мужчина и женщина, возможно, их отец и мать, уехали. Куда? Исследовать удивительные безрельсовые пейзажи. Их не интересовали животные. Не интересовала даже местность, где скиталось похожее на ангела существо. Они лишь постарались обойти его краем, чтобы остаться в живых. И дальше, в неизведанное рельсоморье. Туда (где тот путь)… туда (где одинокий путь)… туда, к одинокому пути. Туда, где одинокая ниточка выбегает за пределы клубка рельсоморья. Уводит прочь.

А потом они вернулись. Странным маршрутом, через оконечность Арктики. Шли, ясное дело, домой. Где их ждали те дети.

«Вот это путешествие», — подумал Шэм и тут же решил, что эти дети, сестра и брат, должны узнать о том, что случилось. Те двое возвращались к ним, так что они имеют право знать. «Если бы кто-нибудь нашел останки крушения поезда, на котором был мой отец, — еще подумал Шэм, — я бы тоже хотел знать».

И они узнают. Чем бы ни были те одинокие рельсы, знание о них бесценно. И уж наверняка капитан, как он думал тогда, спит и видит, как бы поскорее тронуться в путь. Уже прокладывает по картам маршрут, который приведет их прямехонько в Манихики. Где она и старшие офицеры займутся своим обычным делом: выяснят, кому можно продать эту информацию и как восстановить ее по уцелевшим флатографиям. А если им не хватит времени или еще чего-нибудь, то тогда он, Шэм, сам найдет тех детей и передаст им скорбную весть о кончине их родителей и поезда, на котором они ехали.

Вот к чему, по его мнению, должна была стремиться капитан.

— Значит, ваш поезд скоро отправляется, — сказал начальник порта Вуринаму в присутствии Шэма. — Славно, славно. Я слышал слухи.

«Какие слухи?» — хотелось спросить Шэму. Но он так и не узнал, о чем тогда шептались боллонцы, для которых любая сплетня была приманкой, ловушкой и орудием одновременно. Однако сведения об их предполагаемом маршруте действительно гуляли по городу, и Шэм, к своему горю, узнал, что Напхи в самом деле собиралась поступить именно так, как сказала. Что она не просто хотела отделаться от надоедливого подчиненного, составляя, тем временем, план. Нет, Напхи не думала вести их в Манихики.

Он хотел поговорить с ней, но, памятуя ее реакцию на его первую попытку, передумал. «Что ж, — решил он тогда, стараясь, чтобы его внутренний голос прозвучал со всей возможной драчливостью, — если она и впрямь не собирается делать то, что обязана, придется ее заставить».

Однако даже самым лучшим планам случается иногда всплыть брюхом вверх, а у Шэма и плана-то никакого не было. Дважды он делал попытку — каждый раз сердце выбивало тревожный ритм на рельсах его груди, — приблизиться к капитану и задать ей вопрос о том, как следует понимать ее отказ от выяснения происхождения образов на флатографиях, ее решительное не-говорение о них. «Мидас» вышел из гавани, лег на курс — совершенно ложный, в его представлении, — а он все еще не мог придумать, что ей сказать. И каждый раз, стоило ей задержать на нем пристальный взгляд своих холодных глаз чуть дольше обычного, его охватывала паника, и он, отвернувшись, удалялся. Так они пришли вместо Манихики домой, на остров Стреггей.

Плохо было то, что один из команды «Мидаса» остался лежать с обглоданными ногами в пропахшем эфиром сарае на чужом и нелюбимом берегу. Хорошо то, что они завалили огромного крота. Их трюмы были полны солонины, бочонков топленого кротового жира, тщательно выскобленных шкур и меха.

Между мысом Четем и сомнительными мелкими островками твердой земли гряды Льюивела они поймали двух звездоносых кротов. Там, где между внутренними линиями рельсоморья земля была вся перепахана мелкими грызунами, поезд останавливался, и все члены команды с баграми и палками в руках вываливали на палубы, откуда тыкали своими орудиями в землю, выгоняя на поверхность ее обитателей. Привязав к палкам проволоку вместо лесок и снабдив их крючками и грузилами, мужчины и женщины с «Мидаса» приманивали на наживку шустрых штопорных землероек, которые выкапывались в верхние слои земли и хватали куски мяса. Рано или поздно одна из них хватала вместе с наживкой крючок, рывком натягивала леску и начинала биться, пытаться уйти прочь. Тогда удильщики подсекали, сматывали леску так, что землеройка оказывалась на одном уровне с удочкой, где и болталась, отчаянно вертясь и размахивая лапами.

Ловили они и самых мелких мульдиварп, длиной в человеческую руку, которые росли прямо на глазах, ловя и пожирая червей и жуков величиной с голову, чем вызывали у команды вопли отвращения; жуков, правда, ели не все, только в зависимости от места происхождения. Ловили землероек, мускусных крыс, хищных кроликов. Роющих пчел. Это был богатый живностью участок рельсоморья. Похоже, что шумные и суетливые ангелы-уборщики наведывались сюда нечасто: между неубранных рельсов росла съедобная трава, которую члены команды собирали на салат.

— Мистер Вуринам. — Шэм откашливался, готовясь к серьезному разговору. — Доктор Фремло. — Он все думал о тех изображениях, которые видел, и решил, что, была не была, скажет им об этом, ведь они же его друзья, или нет?