Той весной мы пришли работать в редакцию газеты «Сегодня». Андрею было двадцать, Ирине – двадцать один. Став репортерами, мы верили, что это лучшее, что могло с нами случиться. Мы знали, что Гусинский пытается делать «Сегодня» по образцу американской The New York Times и собрал в ней самых влиятельных либеральных журналистов: Сергея Пархоменко, Михаила Леонтьева, Татьяну Малкину и, конечно, Ольгу Романову. В свои неполные тридцать Романова, которая сейчас известна больше как одна из организаторов протестного движения и глава «Руси Сидящей», поражала всех своей скоростью. Она врывалась в кабинет подобно урагану, за несколько часов успевала отредактировать все материалы отдела экономики, написать собственную, сделать десяток телефонных звонков и умчаться на интервью.

Редакция газеты «Сегодня» на Ленинградском шоссе в крыле огромного серого здания Московского авиационного института казалась нам окном в новый, вестернизированный мир. Белые стены, черные столы с блестящими «Макинтошами» – все это так контрастировало с советским стилем старых московских редакций со стенами, обшитыми деревянными панелями, хлопающими металлическими дверьми и пневмопочтой.

Ирина начала работать в «Сегодня» на три месяца раньше Андрея и писала статьи о городской политике всемогущего московского мэра Юрия Лужкова. Многие из наших коллег были чуть старше нас. Андрею Григорьеву, редактору отдела, в который попал Солдатов, исполнилось 26, и он считался серьезным, опытным журналистом. Он расследовал деятельность крупных банков, и редколлегия, опасаясь за его жизнь, отправила Григорьева на несколько месяцев в Европу. Мы оба восхищались храбрыми репортажами Маши Эйсмонт, работавшей в Чечне. В 21 год она уже была военным корреспондентом.

Кроме «Сегодня», Андрею предложили работу в правительственной «Российской газете». Когда он пришел на собеседование, заместитель главного редактора, строгая дама лет пятидесяти, сухо описала его будущее: через три года он мог рассчитывать на проездной на метро и журналистское удостоверение, в котором будет написано «Администрация президента», – отличный повод для гордости, сказала она. В чем будет заключаться будущая работа, она не сообщила, ограничившись обещанием, что Андрея припишут к разделу городских новостей. Это отличалось от «Сегодня», где Солдатову немедленно дали собственную тему – информационные технологии. Он понял, что сможет сам определять, что пишет газета на такую модную и перспективную тему. (Отец, впрочем, его восторга не разделял, а после выхода статьи, критикующей ФАПСИ, потребовал «уйти с его поля». После этого случая они не разговаривали друг с другом несколько месяцев.)

Стать журналистом в 1990-е, кроме прочего, означало резко повысить свой социальный статус. Через несколько месяцев после начала работы нам стали платить зарплату, которая была куда больше, чем получали, например, родители Ирины в НИИ. Молодые, без семейных обязательств, журналисты заполняли бары, открывавшиеся по всей Москве, выпивали и говорили исключительно о работе. Однажды кто-то принес учебник по журналистике агентства Reuters в паб Jack Rabbit Slims, располагавшийся в соседнем здании с редакцией «Коммерсанта». Полночи ушло на споры о различиях между западной и российской журналистикой.

Через полгода Андрей сдавал свой первый по-настоящему важный материал. В нем говорилось о системе управления базами данных, установленной в штаб-квартире ФСБ на Лубянке. Источник поделился информацией о том, что технологии Oracle, некогда входившие в запретный список экспортных продуктов США (во время холодной войны глава Oracle Ларри Эллисон говорил, что его технологии попадут в Россию только в боеголовках баллистических ракет), ФСБ использовала для создания Объединенного банка данных спецслужб СНГ. Перед самой публикацией в редакцию позвонил офицер ФСБ и гневно потребовал убрать статью. На его угрозы, впрочем, никто не обратил внимания, и материал Андрея появился на первой полосе.

Спустя полтора года Ирина подошла к главному редактору и попросила перевести ее в отдел происшествий. Изумленный редактор попытался ее отговорить и предложил отдел политики. Но Ирина настаивала, полагая, что именно чрезвычайные ситуации – лучший опыт для журналиста. Так оно и было.

На пятом этаже редакции в просторной комнате постоянно крутилось около десятка репортеров, кто-то висел на телефоне, кто-то вычитывал ежедневную сводку происшествий по городу, позаимствованную у дружески настроенных милиционеров, на подоконнике хрипел радиосканер, настроенный на милицейскую частоту, а в ящике стола лежал дежурный фотоаппарат на случай срочной командировки. Входившие в комнату коротко стриженные репортеры обнимались при встрече – часть ежедневного ритуала. Среди них были отставной пограничник КГБ, бывший милиционер и даже пара 16-летних школьников. Одного из них привел в редакцию отец-милиционер, озабоченный криминальными наклонностями сына (вскоре у него открылся талант криминального репортера). Вторым был сын Сергея Пархоменко. Некоторые репортеры предпочитали подписывать статьи псевдонимами. Бывало, что одним и тем же именем пользовались сразу несколько человек, – так сложнее выявить автора материала. Недовольных хватало: в отдел то и дело звонили обозленные милицейские чины и разгневанные «авторитетные бизнесмены».

В 1990-е эти репортеры не только писали о происшествиях. Они занимались расследованиями резонансных заказных убийств, писали о спецслужбах, освещали теракты и захваты заложников. Через год Андрей, следом за Ириной, тоже перебрался в отдел происшествий.

В эти годы журналисты действительно были «четвертой властью», и мы это видели. Но в то же время журналистика остро страдала от отсутствия профессиональных этических стандартов.

Многие не стеснялись брать деньги за публикации, которые выглядели как журналистские расследования о высокопоставленном чиновнике или известном бизнесмене. Микс из перехваченных звонков и аналитических справок, написанных службами безопасности олигархов или спецслужб, породил новый жанр – «компромат». Порой журналисты сознательно выступали как наемники, а иногда считали себя лояльными бойцами олигархических структур. Спецслужбы продолжали перехватывать информацию и прослушивать телефонные разговоры, только теперь их расшифровки печатали в газетах. Такие статьи имели огромное влияние на общественное мнение.

Редакции отчаянно боролись с заказными материалами. «Коммерсант» создал специальный отдел рерайта, что по-английски означает «переписывать»: его сотрудники нещадно редактировали журналистские материалы, которые потом проверяла служба пруфридеров на предмет ангажированности. В холдинге Гусинского заказные статьи отслеживал отставной офицер пятого управления КГБ, теперь работавший в службе безопасности олигарха – в советские времена он занимался диссидентами, а теперь проверял подозрительные статьи после публикации. Если материал казался ему заказным, автора могли уволить{56}.

В середине 1990-х информация распространялась абсолютно свободно, но при этом читатель не всегда мог понять, где правда, а где ложь. Олигархи использовали СМИ как оружие в борьбе за право распоряжаться национальными ресурсами.