Аснерд, Вяземайт, Щецин и ряд других старейшихвоеначальников совещались долго, на общий суд не выносили, а потом втихуюкое-что перестроили в создающемся войске. Правда, совсем уж втихую не удалось,но недовольным быстро заткнули пасти кому лестью, кому дали под начало большелюдей, а кого и припугнули страшным обещанием оставить дома. Первое, что хотелипримучить, – это в создающемся войске никаких родов и племен, а толькодесятки, сотни и тысячи. Второе, десятник отмечает за свой десяток,сотник – за сотню, а тысячник – за тысячу. Труднее всего десятнику:он лучше всех знает свой десяток. Потому должен подбирать только тех, за когоручается головой. Если окажется, что кого-то недостает, десятник лишаетсяголовы.

– Кто тогда пойдет в десятники? – спросил Придон.

– Десятнику, – сказал Аснерд, – половинадобычи всего десятка!.. И – слава. С него начинается военачальник. А чтосотник уже отвечает не головой… так у сотника другие задачи.

– Я – за, – сказал Вяземайт. –Осточертело, когда половина войска вдруг разбегается грабить. Право войны,видите ли… У нас же не набег, а… иное.

Аснерд кивнул, в глазах было сомнение.

– Никто не знает, – сказал он, – как этоназвать. Но уже не набег, это точно.

В десятки приписали даже самых знатных и престарелых,которые хотели принять участие в походе. С утра до вечера Аснерд сам в одном издесятков сгонял жир с воинов, заставляя разом метать топоры, закрыватьсящитами, разом бросаться в атаку и разом по команде отступать. Тех, кто ворчал ипробовал не подчиняться, Аснерд предупреждал лично, что еще одна такаявыходка – и останется дома. В походе самовольщики не нужны Этодействовало, создающееся войско на глазах превращалось в мощную боевую машину.

Душой будущего похода был Вяземайт, мозгом – Аснерд,Придон, дожидаясь похода, по-прежнему пропадал в Степи, а когда возвращался квоинскому стану, воины останавливались и смотрели с глубоким сочувствием. Ехалон обычно понурившись, черные волосы не развеваются, как при скачке, простаяхолщовая рубашка землепашца свободно висит на широких костлявых плечах, лишьизредка надувается пузырем при ветре.

Однажды Вяземайт остановил его прямо посреди стана, когда онвот так ехал мимо упражняющихся воинов. Вид у волхва был торжественный, он сталвыше ростом, серебряные волосы вспыхнули дивным огнем. Глаза засияли, какутренние звезды.

– Придон, – сказал он звонким, почти молодымголосом, – ты не должен скрывать то, чем любой мужчина гордился бы! Придоннасторожился.

– Чем?

– Сними рубашку, – попросил Вяземайт. –Нет-нет, седла не покидай!..

Придон заколебался, вокруг собрались воины, смотрели молча,ожидающе, взгляды перебегали с верховного волхва на Придона и обратно. Аснердпереглянулся с Щецином, прогудел, как из подвала:

– Он прав. Время снять.

Придон нехотя снял через голову рубашку. За его спинойкто-то охнул, кто-то ругнулся, он услышал сопение, скрежет зубов, лязгнуливыдвигаемые из ножен длинные охотничьи ножи.

– Это не твой позор, – сказал Вяземайтгромко, – это позор Куявии!.. Вот чем отплатили герою! Да наполнятся нашисердца и души мщением! Да прольется кровь куявов, да запылают их города и села,да заплачут их вдовы!.. Да будет проклята земля, на которой сотворили такоебеззаконие… такое…

Он не договорил, яростный рев заглушил его слова. В воздухвзлетели зажатые в кулаках ножи и топоры. Всюду Придон видел яростныеперекошенные дикой злобой лица, горящие глаза, слышал проклятия, ругань,обещания не щадить ни старых, ни малых, ибо такой народ не имеет права быть наземле, он – оскорбление для богов.

Придон, оглушенный и растерянный, поворачивался в седле,окруженный жаркой сочувствующей толпой, потянулся к рубашке, лучше бы надетьснова, но Вяземайт властно отобрал, сказал негромко:

– Ты должен ехать так. Солнце скорее залечит твою рану,если будет ее видеть!

Аснерд сказал негромко с другой стороны:

– Да и рубашка натирает. Открой спину солнцу.

Лишь на закате измученные люди и кони получали право наотдых, расползались к кострам. Аснерд и Вяземайт возвращались к шатрам, долгождали возвращения из Степи Придона. Он все еще искал уединения, но на ночь вСтепи уже не оставался. Его сильное молодое тело быстро обрастало мышцами, а тетребовали действия.

Воины с того дня, как он снял рубашку, а они увидели егоне-заживающую рану, упражнялись неистовее, учились стрелять дальше и точнее,топоры метали с такой силой, будто видели вместо чурбана из толстого деревапроклятого Тулея.

Сегодня Аснерд еще издали услышал идущий со стороны их шатразапах жареного мяса, вскинул брови. Вяземайт сказал радостным шепотом:

– Неужели… Придон?

– Похоже, – прогудел Аснерд, – на этот раз онвернулся раньше нас.

С той стороны шатра горел костер, над багровыми углямижарилась освежеванная туша молодого оленя. Аснерд по дороге сразу же деловитоповернул вертел, подставляя непрожаренный бок, этот уже зарумянился, оруженосцыувели коней, Вяземайт отбросил полог.

Придон стоял спиной к ним, взгляд Вяземайта сразу прикипел ккровоточащей ране, однако и ширину плеч не скрыть, как и то, что за последниедни Придон снова набирает на кости тугое жилистое мясо. Не замечая Вяземайта,он резал широкими ломтями жареного сайгака, на длинном блюде уже коричневелавысокая вкусно пахнущая горка.

Аснерд вошел, отпихнув Вяземайта, ноздри крупного носа хищноподергивались.

– Слова не есть дела, – сказал он довольно. –Деянье – это плоть! Слова же – только тени. Ты можешь сотни лет ожемчуге твердить, но если не нырнешь…

Придон обернулся, глубоко запавшие глаза блестели жизнью.

– Привет, Аснерд! Здравствуй, Вяземайт. Что это Аснердзаговорил таким странным языком? От тебя научился?

– Скорее от тебя, – ответил Вяземайт ворчливо. Онобнял Придона, стараясь не коснуться раны. – Твои слова, Придон, гудят,как растревоженные пчелы, в голове каждого, кто хоть раз тебя услышал.

Аснерд снял и бросил в угол широкую перевязь с боевымтопором.

– Это потому, – сказал он значительно, – чтоПридон умеет придумывать новые слова!

Вяземайт возразил:

– Сила его не в том, что сказал что-то новое… что новоеможно о любви?.. зато нашел такие слова, что как будто сказано впервые, какбудто никто и никогда не говорил о любви, не знал ее, не испытывал! А любовь,ты же знаешь, как хмелит души и кружит головы!

Аснерд не ответил, прислушивался. За стеной шатра привычнопотрескивал костер, слышались голоса, но послышался и далекий стук копыт.Придон выглянул из шатра, приложил ладонь козырьком к глазам. В их сторонубыстро приближалось облачко пыли, частый стук копыт стал громче.