и здоровым. Я оттолкнулся и стал спускаться, упираясь в стену ногами. Добрался уже до половины. Тома, наклонившись, смотрел на меня сверху и подбадривал изо всех сил.

А я почему-то застыл и не мог снова оттолкнуться и продолжать спуск. Как будто окаменел. Я не чувствовал холода, не чувствовал снега, который сыпал мне в глаза. Весь сосредоточился на одном: хочу остаться в живых.

Тома вдруг широко открыл глаза и слегка повернул голову. Лицо у него стало испуганное. Сердце у меня покатилось вниз.

– В дверь стучат! – крикнул он, преодолевая завывание ветра. – Ты уже почти на земле. Давай вниз!

Я услышал, как хлопнуло, закрываясь окно.

Я остался один, болтаясь в пустоте, и моим спасением были простыни, снятые с наших постелей.

Пришлось снова хлебнуть побольше ледяного воздуха и отпустить себя скользить к следующему узлу. Мне снова попался выступающий на фасаде камень, и я ступил на него правой ногой.

Нащупывал опору для левой ноги, но так и не нашёл.

Правая соскользнула, и я полетел в бездну.

Глава 25

Я упал с большой высоты и переломал бы себе все кости, если бы не пухлый сугроб. Он смягчил падение. Но не совсем. Щиколотка сухо щёлкнула, боль была такая, что я вскрикнул – и, кажется, очень громко.

Я поднялся, но наступить на ногу не мог, так сильно болело.

Стиснув зубы, я набрал снега и приложил к своей несчастной ноге, опухающей на глазах. Через несколько секунд я вообще перестал чувствовать щиколотку – снег сработал как анестезия. Я поднял глаза к окну нашей комнаты и увидел, что там погас свет.

Неужели Тома меня бросил?

Я был один в полной тьме. Вернуться не было никакой возможности, потому что входная дверь заперта. А подняться по простыне? Нет уж, простите!

Значит, ничего другого не оставалось – только идти до конца и завершить всё, что мы задумали.

Я хватал ртом ледяной воздух, стараясь утихомирить расходившееся сердце. Немного успокоился и двинулся в путь. Припадая на одну ногу, доковылял до статуи всадника, а потом сделал ход конём – буквой «Г». Снег уже успел засыпать клетки, которые мы очищали днём. Но найти маленькую часовню не составило труда. А куда бы ей деться? Вот она, стоит прямо передо мной за кустами, которым, похоже, не даёт вздохнуть толстая снежная шапка.

Время от времени я судорожно оглядывался: не мог забыть великана с фонарём. Хотя в задней комнате канцелярии мы и видели плащ с капюшоном и ходули, но можно ли поверить, что это Плантар расхаживал ночью по усадьбе в таком обличье? А если и расхаживал, то тем более становилось страшно. Зачем он это делал? Что ему было надо? Неизвестно. Уж наверняка что-то недоброе.

Я ещё раз посветил фонариком во все стороны, чтобы удостовериться, что никто за мной не следит. Хлопья снега попадали в луч света, и мне подумалось, что я держу в руках световой меч.

Я подобрался к маленькой часовне, толкнул входную решётку, и она открылась с негромким скрипом.

Я уже видел такие часовни на других кладбищах и, когда изучал рисунок на туристической карте, сразу решил, что, наверное, это чей-то семейный склеп.

Пока я шёл, ветер сёк мне снегом лицо, заставляя жмуриться. Очень хотелось спрятаться от него под крышу. Среди снежной круговерти вход в часовню казался пастью, которая приготовилась проглотить меня целиком. Я закрыл глаза и шагнул прямо в неё.

Когда я их открыл, фонарик осветил передо мной огромное каменное надгробие. Каменные ангелы, казалось, были недовольны вторжением, мой фонарь разбудил их, и их тени грозно потянулись ко мне. Я повернулся и закрыл входную решётку – скорее по привычке, чем из страха, – но от её скрипа у меня по спине пробежал холодок. Снова заболела щиколотка, но я не обращал на боль внимания. Я приближался к цели…

Я обошёл вокруг надгробия, обшаривая его фонариком и сверху, и снизу. На одной из сторон я обнаружил что-то очень интересное. Наклонился пониже и невольно вскрикнул от резкой боли – щиколотка дала знать о себе.

А увидел я вот что: на боковой стороне гробницы выгравированы какие-то строки, а ниже, на каменных кубиках, – девять римских цифр.

Белый круг света перемещался по строке по мере того, как я читал:

Возвышаясь над землёй светлым маяком,

Я взираю на могилы мирно спящих.

Став хранителем и стражем благодати,

Отражаю гранями золото небес.

Я читал и перечитывал строки, которые были стихотворением, написанным александрийским стихом, то есть по двенадцать слогов в каждой строке. Цифры плясали у меня в голове: шестью четыре – двадцать четыре… четырежды двенадцать – сорок восемь…

Сам не знаю почему, я старательно искал то, что подвело бы меня к цифре шестьдесят четыре. И не находил. Никакого соответствия с шахматами и шахматной доской. По крайней мере, на первый взгляд.

И тут я сообразил, что могу вызвать Тома по рации. Несколько долгих секунд, и вот он ответил – я вздохнул с облегчением.

– Как ты там, дружище? – спросил он сквозь треск.

– Что у тебя случилось?

– К нам зашла твоя мама. Я едва успел включить воду в душе, сказал ей, что ты моешься. Не уверен, но мне кажется, что она зайдёт снова. Ты там шевелись побыстрее.

Я снова заволновался, и щиколотка опять заныла.

– Я сейчас в маленькой часовне, – сообщил я без перехода.

– Ты ас! И что там? Рассказывай! – голос Тома прерывался от волнения.

– Стою перед надгробием, на нём стихотворение и римские цифры.

– Наверняка шифр. С цифрами разобрался?

– Спасибо-спасибо, а то я сам не догадался, – буркнул я.

Мне стало немного обидно: и как это я не смекнул заняться каменными кубиками с цифрами? Я протянул руку и нажал пальцем на кубик с цифрой один. Он, издав тихий скрип, вдавился в землю, и я понял, что передо мной особый механизм, который где-то что-то открывает…

Глава 26

– Что за стихотворение? – торопливо расспрашивал меня Тома.

Я отчётливо прочитал ему каждую фразу, и мы принялись размышлять вдвоём.

Возвышаясь над землёй светлым маяком,

Я взираю на могилы мирно спящих.

Став хранителем и стражем благодати,

Отражаю гранями золото небес.

– Кто может взирать? Птица? Орёл? – предположил я.

– Нет… Тут говорится «маяк». Вряд ли это что-то живое. Что-то высокое – это да.

– Тогда что? Мачта? Дерево?

– Да, возможно, дерево.

Я сидел, не шевелясь, и меня пробирал холод. Подышал на руки, и в луче света фонарика заклубился пар.

Я почесал затылок через вязаную шапку.

«Сверкающее дерево? Нет. Вряд ли. Это бессмыслица какая-то. Разве что апельсиновое или лимонное дерево на солнце…»

Я покачал головой и спросил:

– Как думаешь, что, кроме дерева, может возвышаться над землёй?

– М-м-м… Из нашего окна видна часть кладбища. Допустим, дом. Или, например, башня.

– Ну да! – обрадовался я. – Башня Магдала! Она похожа на маяк и поднимается к небу!

– Ну-у… Разве она похожа на сверкающий маяк?

Взгляд зацепился за последнюю строчку стихотворения: «Отражаю гранями золото небес».

В голове бешено завертелись все колёсики. Что касается «золота небес», то я сразу подумал о солнце, тут сомнений не было. А вот грани? Грани, которые отражают солнечные лучи?

– Ты здесь? – прохрипела рация.

– Здесь, здесь, я думаю. Пытаюсь понять, вписывается ли башня Магдала в другие строчки стихотворения.

– Ну-ка, прочитай мне его ещё раз.

Я повторил стихотворение, и у меня в голове замелькали разные картинки нашего пребывания в усадьбе.

– Понял! – выдохнул я. – Речь о башне, но это не Магдала. Это другая, та, что напротив неё. Стеклянная!

– Белая ладья на шахматной доске, – прошептал Тома.

– Точно. Теперь надо ответить на один вопрос. Сколько в ней стеклянных граней? Можешь ответить?

– Не шевелись! Сейчас посмотрю в брошюре.

Я и не шевелился – я реально застыл на месте. Только мысль, что перед нами вот-вот откроется клад тысячелетней давности, удерживала меня от желания сбежать. Потянулись долгие минуты. Наконец снова послышался голос Тома.

– Не нашёл.

Голос у него был огорчённый.

– Когда мы с Амандой сидели наказанные, ты, случайно, не был в стеклянной башне?

– Нет, ходила другая группа.

– Группа друзей Аманды? – спросил я.

– Ага.

– Тома! Надо, чтобы