Старик, слушавший его, повернулся ко мне, и брови его нависли еще грознее.

— Иди, Ваня, распоряжайся, я пока все тут закрою.

— Хорошо, Григорий Фомич.

— Иди, иди, парень. Там кофе поставишь — что-нибудь сообразишь. Я уже не зайду, спать буду, что-то у меня голова болит, давление видно поднялось, на погоду, поди.

— Мы пошли, Григорий Фомич. Спокойной ночи.

— Иди, иди, тебе того же.

— Серый, вперед.

Ваня, которого, как я считал, звали Гоша, по крайней мере, на это имя он откликался в общине, обогнал меня и, первым, очень быстро, вышел вон из гаража, легко взбежав по покатой дорожке.

Я тоже последовал за ним и вошел в открытую дверь. Не задержавшись в прихожей, размером с мою спальню, он прошел на кухню, в которой при желании могли сесть за стол человек 6 и, бросив кожаную кепку на холодильник, поднял крышку с чайника.

— Класс. Сейчас кофе сообразим. Я голодный, как черт. Глянь, братан, есть там в холодильнике, что пожрать.

Я открыл дверцу, Внутренность сразу осветилась лампочкой. Я присвистнул. Да, это не наши с матерью запасы: вареная колбаса да плавленый сырок.

— Ну, что там? — из-за спины спросил Ваня-Гоша.

— А что хочешь. Тут как в универсаме.

— Сооруди-ка мне дюжину гамбургеров, с чем повкуснее.

— Есть, командир.

При виде еды я тоже развеселился. Так мы с ним и зубоскалили, пока закипала вода, и я резал колбасу, да солонину. Ваня довольно ловко укладывал их на ломтики булок и поливал острым кетчупом. Ну и запахи там стояли, скажу я вам. Мы с ним жевали во всю, пробуя все сорта и виды и когда, наконец, заварили растворимый кофе, были уже почти сытые. Но мы были молоды и могли поглощать вкусные вещи в огромных количествах. Мы отяжелели, расслабились, но ко сну нас не тянуло, поэтому мы сидели, тянули кофе и болтали.

— Слушай, Ваня, — к чему-то сказал я.

— Ну, ты. С чего ты взял, что я — Ваня?

— Ну…

— Это Фомич всех молодых зовет Ваньками. А я — Гоша.

— Это дом Фомича?

— А чей же. Не поверишь, ему его подарил первый тутошний губернатор. Вот видок был, еще из тех, даже ленточку голубую разрезали. Точно тебе говорю. Теперь вот живет, так сказать, на покое, тихо, мирно, заслуженный пенсионер всероссийского значения. Хата — что надо, — Гоша вытянул ноги на табурет и развалился привольнее. — У Фомича внук сейчас в общаке живет. Ты видел его: худой такой, — парень оглянулся. — Гомик. Он и попал первым в общак. А Фомич его нашел там, да носом пользу учуял. Он Матвея кликнул, Матвей нас собрал: все просто, как в кино. Ты, братан, далеко пойдешь, только не сверни с прямой дорожки.

Тут дверь со скрипом раскрылась. Гоша чуть не подпрыгнул на своем стуле, а я обернулся. Фомич стоял на пороге и брови его нависали, как грозовые тучи.

Гоша вскочил.

— Мы только кофе. Совсем немножко, Григорий Фомич.

— Вы…

— Мы сейчас уходим.

— Я не гоню.

— Нет-нет, мы уже идем. Серый, шустро, вперед.

Я позволил толкать себя в спину, стараясь только не встречаться со стариком взглядом. И без того из-под его бровей вылетали молнии.

— И язык придержи, что б его вместе с головой не оторвали.

Похоже, он знал, что я тут чужак. И я не завидовал бедному Гоше, который в дверях обогнал меня и, бормоча:

— Мы пошли, я молчу, — вылетел за порог.

Я, следуя за ним, все же оглянулся. Старик стоял ко мне боком, слегка наклонив голову, и провожал нас косым взглядом из-под кустистых бровей. И меня как толкнуло. Я вспомнил тощего гомика, набросившегося на меня в тот вечер во время оргии. Достойный внук, нечего сказать. Гошу я догнал, когда он уже пересекал двор по асфальтовой дорожке, освещенной с двух сторон фонарями. Гоша набычился, спрятал руки в карманы черных джинсов. Он шел быстрым, подпрыгивающим шагом и не оглядывался, иногда что-то бормотал на ходу, сплевывая и откашливаясь ежеминутно. Я молчал, стараясь идти вровень с ним. Мы вышли за калитку, и Гоша аккуратно закрыл ее за нами.

— Крутой старикан, — только после этого сказал я.

— Не то слово, — Гоша глянул на меня как-то сбоку и ухмыльнулся. — Пошли что ли.

— Пошли. Тут не далеко, наверное.

— По прямой, да. Только там болото. Ночью и вляпаться можно. А так, по дороге, хоть и дальше, да спокойнее. Ничего, кирюха, не ссы, дойдем к утру.

К утру! Весело. А на машине казалось гораздо ближе.

Я, конечно, после всех моих неприятностей стал быстро уставать, и Гоша, хоть и зубоскалил по этому поводу, тоже сдерживал шаг.

Наконец я выдохся.

— Все, перекур, давай, отдохнем.

Гоша огляделся.

— Идем, вон на камень сядем.

Я кивнул, только сначала попинал камень на всякий случай, чтобы не сесть на спящую змею или другого гада. Правда так поздно осенью они уже прячутся, но всякое бывает.

Гоша даже не задумывался об этом. Он подтянул брючины, плюхнулся на холодный камень и поднял выше ворот куртки.

— Что-то стало холодать.

— Не пора ли нам поддать, — закончил я. — Да, сейчас бы кофе или чаю.

— Нет. Уже не тянет. Для согрева, разве. Только весь кайф пропадет.

— Я бы и покурил.

— Брось и не думай. «Наслаждение» все покроет.

— Да? — я покосился на него.

— Вот увидишь. Я тоже по первой чуть не выл, а теперь и даром не надо.

— Ну ладно, подожду.

— Вот-вот. Красноглазый знает свое дело.

— Это Андрей?

— Ну да. Видел, да, как он фарами сверкает? Прямо сигнальные огни тебе. Они все там от этого балдеют.

— Кто?

— Жильцы, конечно.

— А.

Тут вдалеке завыл волк. Я в детстве наслушался их воя, когда жил у бабушки под Тевризом. Хорошего в этом было, прямо скажу, мало. Волк выл протяжно, тоскливо, как брошенная собака и я поежился.

— Это Рембо, не ссы.

— Кто? — я уже успел забыть про него.

— Да волк красноглазого. Ты же его видел. Правда, он не чистый волк, родился от лайки, но папаша был волком, это точно. Он и не лает совсем.

— Откуда ты знаешь?

— Красноглазый рассказывал. Он его еще слепым щенком взял, все опыты свои делал. Чистый волк получился, правда?

— Да уж.

— Слышишь, как воет. Красотища.

Я хмыкнул.

— Не бойся, он своих знает.

Вой то приближался, то удалялся, переходил на взвизгивание и снова наливался силой. Иногда он замолкал, только не на долго, и вся музыка начиналась с новой силой.