Изучая навигацию, некоторые факты я усвоила навсегда. Я устроилась в нагретом кокпите, припоминая основы навигации и с нетерпением дожидаясь полудня.

Я знала, что поймать солнце в ту самую секунду, когда оно достигнет наивысшей точки, зенита, не так уж важно, потому что светило задерживается в зените примерно на две минуты. И довольно легко предсказать эти две минуты, справившись с навигационными таблицами и вычислив время в зените математически. Вычисляя высоту в полдень, можно было попытаться определить, где я, узнать хотя бы широту. Моим самым смелым планом было добраться до девятнадцатого градуса северной широты и повернуть налево, в надежде достичь Гавайев. Крупный остров, Гавайи, лежит между девятнадцатым и двадцатым градусами северной широты, и если я буду двигаться на запад, то упрусь примерно в середину острова, где находится Хило. Полдень приближался, и я волновалась все сильнее. Я сидела верхом на гике, поглядывая на часы внизу, дожидаясь, когда секундная стрелка упадет на двенадцать. В то мгновение, когда это случилось, я поймала солнце через секстан и сделала первую запись. Осторожно опустив секстан в обитую мягкой тканью коробку, держась за гик, я свесилась вниз головой, чтобы посмотреть на часы. Они показывали 12:01.

Спускаясь с гика и направляясь вниз к шкиперскому уголку, я повторяла: «Двенадцать ноль одна, двенадцать ноль одна». Добравшись до цели, я раскрыла «Морской навигационный ежегодник» – справочник, который должен был снабдить меня всей необходимой информацией, чтобы узнать местоположение и произвести расчеты. Было восемнадцатое октября, шестой день после урагана. Согласно моим измерениям, я находилась на восемнадцати градусах северной широты. Эта новость ошеломила меня. Я оказалась гораздо севернее, чем предполагала. Я посмотрела на часы. Секундная стрелка была в порядке, двигалась размеренно: один, сто двадцать, два, сто двадцать, три, сто двадцать. Но я была полна сомнений. А вдруг часы на какое-то время останавливались, а потом снова пошли? Как я могу быть уверена, что действительно нахожусь на восемнадцати градусах?

– Если часы врут, все расчеты псу под хвост. Если я заберу слишком далеко на юг, рискую пропустить все Гавайские острова и оказаться в Китае или в порту какой-нибудь другой далекой восточной страны, – произнесла я вслух. – Что толку об этом думать. Надо довериться вычислениям и держать на девятнадцатый градус северной широты, а потом повернуть налево и надеяться, что не пропущу Гавайи.

Встревоженная, я подняла микрофон и снова затянула свой «мэйдэй». Тишина. Я обернулась и посмотрела в сторону раковины и камбуза – ужасно хотелось пить. Я умирала от жажды, но убеждала себя соблюдать норму. Еще рано пить. Но в следующий миг я уже схватила кружку, наполнила водой из ручного насоса и жадно проглотила.

– Ты воруешь сама у себя, девочка.

Охваченная раскаянием, я прокричала:

– А МНЕ ПЛЕВАТЬ! МНЕ НУЖНО ХОТЬ ЧТО-ТО!

Швырнув кружку в раковину, я ушла от занудного голоса на свежий воздух.

Судно болтало, как резиновую уточку в ванне, на горизонте было пусто, и я сидела у штурвала, грезя наяву. Вспоминала, как мы с Ричардом всегда мечтали оказаться единственной яхтой в заливе. Как в тот раз, когда мы пошли на Фату-Хива на Маркизах.

На острове Фату-Хива было всего две обозначенных на карте деревни. Обычно яхтсмены предпочитали Ханававе – называемую также Девичья бухта, потому что якорная стоянка там была лучше. Но мы с Ричардом отправились в Омоа, желая сойти с проторенного пути и познакомиться с полинезийской культурой в ее первозданном виде. В бухте Омоа нас встретили огромные остроконечные скалы, похожие на часовых, охраняющих деревню. Не успели мы бросить якорь и убрать паруса, как увидели шлюпку, груженную свежими фруктами, которая причаливала к нашему борту.

– Bonjour. Ça va?

– Pas mal. Et toi? – бодро отозвался Ричард.

– Ça va, ça va! Je m’appelle Jon. Et toi?

– Moi c’est Richard, et ça c’est mon amie, Tami[8].

Пока они болтали по-французски, из которого я знала только отдельные слова, я рассматривала деликатного Жона. Он был стройный, среднего роста, с рельефным, как стиральная доска, прессом. У него были темные, как у всех местных, глаза, темные волосы и темная кожа. Лицо лучилось дружелюбием, он широко улыбался.

Жон дал нам большой мешок pamplemousse (грейпфрутов), апельсинов и папайи. И заметил, что наш запас бананов, свисавших с сектора гика, подходит к концу.

Посреди Тихого океана на борту «Майялуги»

– Что скажешь, Тами? – спросил меня Ричард. – Не хочешь попозже заглянуть к Жону домой, познакомиться с его семьей и пополнить запас бананов?

– С удовольствием.

Ричард договорился с Жоном встретиться на пляже днем.

Хотя я не говорила на языке Маркизских островов и знала всего несколько слов по-французски, которые выучила за время последнего путешествия по Французской Полинезии, я была в курсе, что торговля здесь главный вид спорта и настоящее искусство – искусство тонкой дипломатии. Местные по природе щедры и ничего не ожидают взамен. И искусство состоит в том, чтобы научиться, оставаясь щедрым от природы, делать вид, что торгуешь не потому, что тебе приходится, а потому, что ты любишь делиться с людьми.

Чтобы торговать с местными, мы заранее закупили: рюкзаки, шлепанцы, нитки всех цветов, духи, бейсбольные кепки, цветные карандаши, книжки-раскраски и детскую одежду. Целый рундук на борту был выделен под эти товары. Мы набили рюкзаки футболками, прихватили бейсболку, духи и погребли к берегу. Встретившись с Жоном на пляже, вместе мы пошли через маленькую деревню, мимо домов и бунгало. Дома были из шлакобетона или дерева, с крышами из гофрированного алюминия. Время от времени попадались крыши, крытые тростником. Дворики при домах были не особенно ухоженными, только кусты вокруг подстрижены. За пределами этих дворов раскинулись джунгли неописуемой красоты. Все здесь, кажется, вносили свою лепту в экономику деревни. Одна семья пекла хлеб, другая – выращивала кур. А еще одна семья сделала пристройку к дому и заполнила ее самыми неожиданными консервированными продуктами, твердыми сырами и молоком в картонных пакетах. Получился местный магазин.

Крыльцо дома Жона было жизнерадостно выкрашено в белый и бирюзовый цвета. Вдоль дома бежал ручей. Бананы и фруктовые деревья во множестве росли прямо во дворе. Мы познакомились с Маревой, женой Жона, и двумя его детьми, Таупури, мальчиком пяти лет, и Ловинеей, годовалой девочкой. Марева, рослая местная женщина около тридцати, с длинными шелковистыми черными волосами и невероятными черными глазами, была просто ошеломительно хороша.

Марева пригласила нас в дом. Шуганув со стола кур и сдвинув в сторону корзины с плодами хлебного дерева и таро, мы уселись. Жон сел с нами, пока Марева разливала кофе в суповые миски.