мессианства. В начале прошлого века коммунизм стал формой, в которой русское мессианство совершало мировую экспансию; в начале нынешнего оно может проявляться и как изоляционизм.

За вполне рациональными рассуждениями о необходимости покончить с Россией как с империей (империей в том числе и как формой, исторически предшествующей нации-государству), о праве народов самостоятельно определять свою судьбу и т. д. стоит иррациональное восприятие окружающего мира как «гири на шее России». (Логика здесь примитивная: Россия израсходовала себя в панславизме, в Средней Азии; чтобы ей реализовать себя, надо насильно избавиться от всех – перевести на расчеты в долларах, лишить военной помощи и т. д., надо отгородиться от ненужных России проблем. А заодно наказать ослабивших свои связи с Россией, дав понять, что они потеряли.) Это все то же мессианство, только в упадочной форме. Либеральный большевизм таким манером продолжает русский традиционализм.

В близком будущем (если уже не сегодня) противоречие между формирующейся идеологией начала российского Нового времени и агонизирующим большевизмом во всех его версиях проявит себя открыто как противоречие между рациональным национализмом, исходящим из интересов нации-государства, и иррациональным традиционализмом, опирающимся на народные мифы. И для общества самым трудным будет, скорее всего, не политический выбор между демократией и авторитаризмом, а идеологический – между национализмом и шовинизмом. Ирония истории состоит в том, что заглянуть в это отдаленное будущее можно, прочитав открытое письмо А. Д. Сахарова А. И. Солженицыну начала 1970-х годов.

Положение, в котором очутилась Россия, сложнее, чем просто экономический и политический кризис. Мы присутствуем (участвуя, разумеется) при нравственной деградации общества. Из этой глубины нельзя вырваться при помощи чисто экономических и политических мер. Подобное лечится подобным. Поэтому нам все-таки придется по-новому осмыслить роль нравственных начал в жизни российского общества.

Индивид подчиняется бесчисленным правилам, установленным помимо его воли государством, разнообразными корпорациями и сообществами, членом которых он является, наконец, семьей. Но есть еще и правила, которые он устанавливает для себя сам. Они могут совпадать или не совпадать с внешними нормами, навязанными обществом. Их выбор зависит от воли личности, ее внутренних установок и приоритетов.

Мы долгое время слишком много внимания уделяли внешним регуляторам общественного поведения и слишком мало думали о внутренних (некоторые из нас, впрочем, о существовании последних не догадывались). В нашем сознании сложился культ социальных, точнее, социалистически-правовых норм. В нормальном же состоянии общества роль социальных, внешних норм, думается, более скромна, чем кажется на первый взгляд: человек сам в основном регулирует свое поведение. Наивно полагать, что миллионы людей не крадут, не убивают, не нарушают, в конце концов, правил дорожного движения лишь потому, что существуют уголовный и административный кодексы. Страх перед наказанием и общественное мнение не в состоянии предотвратить массовых беззаконий. Существует другая, во много раз более могучая сила – нравственная традиция, передающаяся из поколения в поколение, впитываемая с молоком матери. Когда эта традиция ослабевает, никакое государство и никакое право не могут удержать порядок, в том числе политический.

Нравственность так же исторична, как государство и право. Смена эпох означает смену моральных систем. Причем поскольку нравственное сознание изначально существует в форме религиозного, переломные моменты истории ознаменовывались сильнейшими религиозными движениями.

Рождение буржуазии в Европе, как известно, сопровождалось движением Реформации, в рамках которого выковывалась новая буржуазная мораль. Политическое сознание гражданина опиралось на нравственное самосознание человека, созданное Реформацией. Сначала человек учился быть более независимым по отношению к Богу, т. е. самостоятельно решать вопрос о добре и зле, о нравственном и безнравственном. Лишь после этого мог утвердиться общественный строй, основанный на экономической и политической свободе индивида. Не может быть буржуазных рыночных отношений без буржуазной этики труда, равно как и политической демократии без навыков нравственного саморегулирования.

Номенклатурная буржуазия станет настоящим классом собственников только после того, как Россия переживет свою Реформацию, создающую нравственные предпосылки нового общественного уклада. И потому сегодня будущее России зависит не столько от референдумов, выборов и перевыборов, сколько от нравственного прорыва, от появления нового этического кода, рождения людей с новой моралью, способных строить открытое общество.

В сегодняшней России уже необходимо говорить не об изменении нравственных начал, а об их восстановлении.

В начале XX века в России уже ставился вопрос о реформации. Сегодня вновь популярны философы и публицисты веховского направления. На них часто ссылаются, но при этом редко задаются вопросом, почему Бердяева и многих других волновали в первую очередь не экономические и политические взгляды российской интеллигенции, а ее безрелигиозность.

Из духовного кризиса начала прошлого века было два пути: реформация православия или революционный атеизм. Исторически суждено было победить атеизму. Российская интеллигенция вы́носила в себе великую утопию о прогрессе, который может быть достигнут лишь при помощи усовершенствования общественного строя.

Спор же на самом деле тогда шел вовсе не о том, есть Бог или нет. В такой форме решался вопрос о месте и роли нравственных начал в общественной жизни. Отвергая религию, российская интеллигенция, сама того не осознавая, отвергала значение нравственной саморегуляции.

Вставшее на позиции воинствующего атеизма большевистское государство вскоре убедилось в поспешности своего стремления выбросить мораль на свалку истории. Править обществом лишь при помощи насилия не дано было никому, даже большевикам. Так на исторической сцене появляется коммунистическая мораль.

Сегодня можно посмотреть на знаменитую речь В. И. Ленина на III съезде комсомола под другим углом зрения. Была сделана титаническая попытка, в принципе отринув нравственность, привить народу искусственные нравы, некий суррогат этики, нашедший впоследствии трагикомическое воплощение в Моральном кодексе строителя коммунизма.

В течение семидесяти лет этот суррогат не без успеха использовался властью в мобилизационных целях. Однако в смысле действительного нравственного развития народа это был огромный шаг назад. Вместо движения к нравственной самостоятельности личности возрождался худший вариант ортодоксального православия (в смысле: не Бог для человека, а человек для Бога) с той лишь разницей, что в качестве «отца небесного» выступала сама власть, которая с известных пор определяла критерии добра и зла.

На власть и коммунистическую идеологию оказалась замкнута вся система нравственного регулирования. Ирония истории заключалась в том, что разрушение этих принципиально безнравственных власти и идеологии неизбежно приводило к окончательному и бесповоротному уничтожению нравственных устоев общества.

Становление европейских буржуазии и среднего класса благодаря Реформации сопровождалось ростом нравственного самосознания индивида. Я повторяю эту аксиому, чтобы попытаться показать: в России все обстоит гораздо сложнее.

В силу многих исторических причин реформация должна начаться у нас уже после того, как открылось движение к рынку, появилась первая – номенклатурная – буржуазия и едва обозначился средний класс.

Обретение экономической и политической свободы происходит в обстановке продолжающегося нарастающими темпами падения нравов. Рынок парализован мошенничеством и насилием, зачатки демократического правления – коррупцией, мелким карьеризмом и интриганством.

Нравственная несостоятельность – вот причина, которая мешает номенклатурной буржуазии преодолеть свою номенклатурность, а интеллигенции – «совковость». Новые элиты появятся в России только тогда, когда изменится нравственная ситуация в обществе. Сегодня в его недрах идет подспудная селективная работа. Миллионы людей оказались поставлены перед нравственным выбором. Причем это может стать испытанием гораздо более суровым, чем тоталитарный пресс. При тоталитаризме личность противостояла (если противостояла) внешнему давлению, теперь ей необходимо императивно преодолевать соблазн внутри себя. Из тех, кто в таких условиях сумеет обрести и сохранить себя, и сформируется круг людей, который возглавит российскую реформацию. Остается только надеяться на то, что эта селекция не будет отрицательной.

Этот