— Не знаю, — ответила она.

И разозлилась, что сказала правду.

— Тогда я стану вашим провожатым, и мы пойдем вместе.

Алина, совершенно сбитая с толку, позволила взять себя под руку и прошла метра три, прежде чем отреагировать.

— Но я вас не знаю!

— А вот я прекрасно вас знаю!

Орланда развлекался: «Ей следовало в ответ немедленно пожать плечами, сказать: «Из-за двух таблеток аспирина в Париже?» — и смутить меня, отплатив той же монетой. На ее месте я бы так и поступил, что доказывает: в ней это есть. Да нет же, конечно нет! Я ушел, и ей — бедняжке! — осталось одно только послушание хорошо воспитанной маленькой девочки. Хотя нет, она и раньше так не поступила бы».

— Вы меня знаете?

— Вы преподаете литературу и пишете диссертацию о Прусте.

— Вы читали?

— Почему вы сомневаетесь?

«Я должна прервать разговор и вернуться домой! — говорила себе Алина и не трогалась с места. — Почему я стою здесь и говорю с этим парнем, которого не знаю, пусть даже он заявляет, что мы встречались?» Нервозность, болезненное ощущение пустоты в душе, возникшее на вокзале и вернувшееся несколько минут назад, чтобы терзать ее, раздражение — все исчезло, но она этого не осознавала, за ощущением неловкости ее коварно подкарауливал блаженный покой.

Орланда не спускал с нее глаз.

— Неужели я так мало похож на цивилизованного человека?

Она пробормотала какие-то приличествующие случаю возражения, что весьма его позабавило.

— Вы так вежливы, что врасплох вас не застать, да?

И Алина внезапно осознала, что готова рассмеяться — так точно он оценил ее характер!

— Пойдемте выпьем где-нибудь! — позвал он.

— Да здесь негде!

— Ну да, конечно, я и забыл!

Площадь Константена Менье по диагонали пересекает авеню Мольера, от двух других углов отходят улицы Роденбаха[5]и Мютюалите: в этом квартале Литература и Искусство превалируют над гражданскими доблестями и имен великих военачальников вы здесь не найдете. Старые здания и особняки превращены в многоквартирные дома, так что в радиусе пятисот метров нет ни магазинчика, ни кафе.

— …разве что у мороженщика на углу, — добавила Алина, не узнавая себя.

— Тогда вперед.

Она попыталась удержаться на уровне здравого смысла и повторила:

— Это невозможно! Я вас не знаю.

— Вы и предположить не можете насколько, — ответил, смеясь, Орланда.

Надеюсь, я дала вам почувствовать, как непривычно Алине с ее изысканным воспитанием идти по улице рядом с молодым человеком, который не был ей представлен, и обсуждать с ним первую главу «Поисков», говорить о глупости тетушек, не способных с естественной милотой поблагодарить Свана за присланное шампанское.

— Вам следовало яснее показать, что это предваряет беседы посвященных: они объясняются иносказаниями, отгораживаясь таким образом от чужаков, очерчивая круг избранных и указывая на изгоев, в кои записаны и герцогиня де Германт, и госпожа де Вердюрен.

— Я никогда так четко все это не формулировала!

— Конечно, — кивнул он. — Логика ваших рассуждений требует, чтобы вы показали этих персонажей как две стороны одной медали, но вы почему-то этого не делаете. Только не говорите, что вам эта мысль не приходила в голову.

— Вы правы, но пятнадцать лет назад это вызвало бы скандал.

— Единственная разница между ними в том, что одна нравится рассказчику, а другую он находит смешной. Они похожи как две капли воды, но у герцогини есть привилегия рождения, подобная дорогой одежде, а Вердюренша принимает гостей у трактирщика, который поставляет ей продукты.

— Стоп, здесь я вас остановлю! Не помню, чтобы в романе упоминался трактирщик!

— Это всего лишь фигура речи. Светской женщине завидуют, потому что у нее есть личный повар: кстати, стоит посвятить одну главу кухне, столу, выбору блюд…

— Да это наверняка кто-нибудь уже сделал! О Прусте все написано.

— Мне понравилось, что вы показали, как страсть к матери становится провозвестницей любви к Жильберте, ревности к Альбертине и даже странного влечения к госпоже де Германт. Подумать только — к этой краснорожей тетке с длинным носом и глазами навыкате!

Втянувшись против собственной воли в разговор, Алина все время спрашивала себя, почему ей так знакома его манера вести беседу.

— Навыкате? Я не совсем согласна: у нее пронзительный взгляд, блуждающий — когда она скучает в церкви, он бывает нежным или рассеянным, но глаза навыкате… Нет! Вы ведь имели в виду госпожу Вердюрен?

— Я и сам теперь не знаю — они так похожи!

Они сели за столик и так увлеклись своим веселым обсуждением Пруста, что удивились, когда официантка вторглась в их общение, предложив меню.

— Два пломбира, — заказал Орланда.

— Но как?..

— Вы ведь это хотели заказать, разве нет?

— Да, — почти прошептала в ответ Алина.

Он повернулся к официантке:

— И с двойным шоколадным соусом, пожалуйста.

А потом добавил — в сторону Алины:

— Видите, я действительно вас знаю.

У Алины мелькнула мысль: «Он не мог узнать о двойном шоколаде из моей диссертации», — но она отогнала ее, как назойливую муху. А Орланда увлеченно продолжал:

— А маркиз д’Осмон? Помните маркиза? Он умирает, а герцог и слышать не желает о кузене, он и не собирается отказываться от ужина у госпожи де Сент-Эверт.

Каким оживленным и радостным становится их разговор, как только Алина забывает — должна сказать, происходит это очень быстро! — о непривычности ситуации: она ест мороженое с незнакомцем. Орланда отправился на площадь Константена Менье «на автопилоте», а оказавшись там, не спрашивал себя, что он здесь делает, он просто ждал Алину — самым естественным образом, как если бы у них было назначено свидание… И не ошибся — пять минут спустя она появилась. С самого начала всей этой истории импульсивность Орланды вознаграждается, так с какой стати ему менять стиль поведения? Но чего он добивается, распинаясь тут о маркизе д’Осмоне? Черт возьми, сколько бы я ни «рылась» в его душе, нахожу там одно — он забавляется. У него невинный вид, он пользуется случаем получить удовольствие и не видит дальше собственного носа — а нос его, надо признать, очень мил. У него характер ребенка, обладающего знанием взрослого человека (которым он пользуется только в случае надобности), и полное веселой жизненной силы юное тело. Алина забавляет его: интригуя, Орланда наслаждается не меньше, чем в прошлую пятницу, когда он завлекал мужчину в кашемировом пальто. Когда она смущена или сбита с толку, он ловит кайф и не спешит к ней на помощь. В нем нет злобности — это обычная детская жестокость. Не будем забывать, что, с его точки зрения, Алина была тюрьмой: сбежав, он возвращается играть к стенам, которые казались непреодолимыми, и насмехается над тюремщиками, которые его не узнают. Этот вор-счастливчик не боится никакой полиции: кто догадается о его мелкой краже? Уж во всяком случае, не юристы! В Уголовном кодексе нет ни слова о том типе преступления, которое он совершил, украв половину души у женщины и тело у мужчины. Его никто не разоблачит: первая ничего не заметила, второй вроде как исчез. Жалобу подавать некому. Да и вообще, только вообразите себе комиссара полиции, который принял бы подобную жалобу! Его немедленно отправили бы на освидетельствование к психиатру, ведь совершенное Орландой априори невозможно.