В конце папки ксерокопий была приложена статья, написанная самим отцом. Статья была небольшая, но заглавие на удивление длинное: «Попытка истолкования религиозного содержания книг на письменности кхароштхи, выкопанных в руинах Лоуланя».

Содержание статьи было очень трудным, малодоступным для неспециалистов, поэтому она только бегло ее просмотрела и поняла, что древняя письменность на ксерокопиях называется кхароштхи.

Это очень древняя фонетическая письменность, ее буквы восходят к арамейской скорописи древнеперсидской бюрократии династии Ахеменидов. Впоследствии эта письменность вошла в широкое употребление в странах Средней Азии благодаря чиновникам Кушанской империи.

Первоначально ее использовали для записи диалектов и просторечия средневекового индоарийского языка в долине Инда, и она распространилась в районе Пешавара. Там зародилась — как плод культурного обмена между Востоком и Западом — знаменитая цивилизация Гандхары.

Примерно в конце II века нашей эры цивилизация Гандхары и письменность кхароштхи начали распространяться к востоку от Памира, и кхарошти стала языком чиновничества во многих государствах бассейна реки Тарим: Шулэ, Юйчжэня, Лоуланя и Цюцы. Другие государства довольно быстро отказались от этой письменности, и только лоуланьцы продолжали употреблять кхароштхи вплоть до конца IV века нашей эры.

После этих материалов Бай Би нашла несколько черно-белых фотографий, очевидно снятых ее отцом. Она знала, что в доме был старинный фотоаппарат «Чайка» с крышечкой, с которым часто возился отец. Фотограф снимал кадры перевернутыми: это была совсем другая эпоха. На снимках, которые она сейчас рассматривала, была сфотографирована бескрайняя пустыня.

Она разглядывала фотографии, все эти осыпи камней и гальки, изъеденные эрозией холмы. Все было черно-белым, монотонным и лаконичным. Она вспомнила картину в своей комнате на стене и начала понимать, почему отец в день своей смерти, поглядев на эту картину, так разнервничался и растерялся. Все, что ей приснилось, отец уже видел и даже сфотографировал. Еще было несколько листов фотографий руин древнего Лоуланя: высоченная буддийская пагода, четыре стены пустого дома. А еще были могилы в пустыне.

Особенно страшными были снимки останков: полностью усохшие трупы, все уже почерневшие, с хищным оскалом лиц, но, надо признать, в хорошей сохранности. Мумифицированные древние лоуланьцы были выставлены в утреннем свете первобытной пустыни. Вероятно, их только что эксгумировали, и отец сам их сфотографировал. Однако последняя фотография потрясла Бай Би. То был не снимок руин или древних людей, а фото женщины. Полная жизни молодая женщина неизвестно какой народности, одетая в национальную юбку. У нее была необычайно белая кожа, глаза огромные, высокий лоб, иссиня-черные волосы заплетены во множество мелких косичек. На вид женщине было двадцать с небольшим, она стояла под солнечным светом на фоне непонятно чего — то ли деревьев, то ли домов.

Выражение лица женщины трудно описать словами: ее тонкие губы и приподнятые уголки рта, прелестный подбородок, на лице, кажется, улыбка. А пара глаз, сверкавших на солнечном свете, никак не могла быть глазами китаянки; такие глаза могли быть только в древнем и отдаленном Западном крае, они были таинственны и загадочны; в них таились многие загадки древности.

И даже много лет спустя, когда эта черно-белая фотография предстала перед Бай Би, она привлекала своей загадочностью.

Дрожа от волнения, Бай Би с трепетом смотрела на снимок, чувствуя, что женщина на фотографии сейчас с ней заговорит. Она вслушивалась, всем существом обратившись в слух, но не услышала ничего, кроме свистящего за окном ветра.

Солнечный свет наконец проник в комнату. Бай Би проснулась и поглядела в мутное окно. Вечером она долго не могла уснуть и знала, что теперь у нее очень бледное лицо. Бай Би погрузила пальцы в волосы, пряди волос мягко скользили по ним.

Через час она умылась, уселась перед окном, расставила мольберт и приготовила палитру. Бай Би зарабатывала, продавая картины галерее. У нее не было амбиций стать художницей, хотя в детстве отец возлагал на это большие надежды. Она хотела стать хорошей рисовальщицей. Рисовальщик — это ремесленник, а, по ее понятиям быть ремесленником гораздо лучше, чем мастером.

В тиши и без шумихи трудится ремесленник, его произведения видят многие люди, на его долю выпадает только радость труда, и нет другого тяжкого бремени. Ей нравилась сама идея ремесленничества.

Конечно, выставленные вдоль улиц картины уличных галерей стоят недорого.

…Бывало, какой-нибудь нувориш отваливал за такую картину тысячи. Это не волновало Бай Би, она нуждалась только в регулярной выплате гонорара. Она точно в срок представляла картины, а прочее ее мало беспокоило.

Что бы такое нарисовать сегодня?

Ей захотелось изобразить Лобнор. Она нанесла карандашом на бумагу общий абрис. Только успела нанести линию горизонта, как позвонили в дверь. Бай Би отложила карандаш и пошла к дверям, уверенная, что опять пришла Сяо Сэ. Но, открыв дверь, увидела перед собой на пороге мужчину, замеченного вчера на улице, но незнакомого ей.

Она знала это лицо, но не знала человека, потому что с первого взгляда поняла, что этот мужчина — не ее Цзян Хэ. Ее Цзян Хэ уже обратился в прах и глубоко захоронен в земле, он никогда не сможет снова появиться перед ней.

Пусть даже это лицо кажется необыкновенно знакомым, его взгляд совершенно чужой. Вчера утром этот мужчина стоял у входа в Институт археологии на той стороне улицы и глядел на нее. Да, она помнила взгляд этого человека, но еще помнила поговорку: «знакомое лицо — самая опасная ловушка».

Поэтому она открыла дверь на цепочку и осторожно спросила:

— Кто вы?

Мужчина вынул удостоверение. Документ был на имя Е Сяо, а ведомство — городское управление общественной безопасности. Бай Би кивнула и впустила его, вежливо извинившись:

— Простите, я не знала, что вы офицер полиции.

Е Сяо опять посмотрел на нее своим странным взглядом:

— Ничего, на службе я всегда в гражданской одежде. Вы и есть Бай Би?

— Да.

Бай Би старалась избегать его взгляда, не очень желая видеть лицо с такими знакомыми чертами.

— Меня зовут Е Сяо, я веду дело Цзян Хэ.

Он прошел в комнату и, заметив, что в комнате разложена бумага и краски, осведомился:

— Позвольте спросить, вы художница?

Бай Би ответила скромно:

— Нет. Только рисую для галереи картины на продажу, так что меня художницей не назовешь.

— Ну а что вы рисуете?

— Да так, ничего.

Она принялась убирать бумагу и краски. Е Сяо стоял рядом и смотрел на нее. Это ее стесняло, она даже перепачкала красками с палитры руки.

— Извините, пойду руки вымыть.