после этого свидания происходила церемония отречения Розьера от своего сочинения, которую Гиз называл комедией.

В присутствии всего двора и Гизов на коленях перед королем, сидевшим в это время на троне в небрежной позе, Розьер повторял за Генрихом длинную речь, суть которой состояла в том, что он признает написанное им в своем сочинении ложью и клеветою, просит короля о помиловании и призывает Господа в свидетели, что он в данном случае поступил более по неблагоразумию, чем по злобе.

Не будем здесь описывать всех подробностей этой церемонии, окончившейся тем, что Екатерина Медичи обратилась к королю с просьбой о помиловании Розьера, на что Генрих III отвечал, что исполняет это очень охотно, и приказал подняться Розьеру, который затем благодарил короля за оказанную милость, обещал верно служить ему и подтвердил, что поступил более по неблагоразумию, чем по злости.

Обо всем этом был составлен протокол, который подписал и Розьер. Екатерина Медичи с трудом уговорила Генриха III помиловать Розьера, но она рассчитывала, что если автор официально отвергнет высказанное им в своем сочинении, то это сильнее повлияет на ослабление значения этой книги, чем его казнь; да притом она все-таки опасалась герцога Гиза, который во что бы то ни стало хотел спасти Розьера. Между тем она обставила наибольшей торжественностью принесение Розьером повинной, велела напечатать протокол, составленный по этому поводу, и распространяла его в огромном количестве экземпляров. Со своей стороны и король, как мы видели, постарался как можно более унизить Розьера. Все это, однако, не произвело ожидаемого действия.

Как члены лиги, так и публика смотрели на Розьера как на жертву ужасной тирании, и, хотя, по приказанию двора, сочинение Розьера было сожжено рукой палача, влияние его продолжалось, и эта книга привлекала к лиге новых партизан. Что касается Розьера, то он, бледный, убитый, едва держась на ногах, слабым голосом произнес все то, что от него требовалось, а под конец церемонии дошел до такого изнеможения, что впал в апатию.

Подавленного и морально уничтоженного, его отправили домой, но и там он оставался в таком же апатичном состоянии. Через несколько часов после этого герцог Гиз и Леклерк пришли его навестить. Они застали его на том же месте. Розьер был мрачно-задумчив. Услышав голос герцога, Розьер вздрогнул и, узнав Гиза, залился слезами. Гиз хотел его утешить, но Розьер сказал: «Нет, монсеньор, чтобы вы ни говорили, а я совершил подлость и клятвопреступление. Я сделал это по вашему настоянию, и вы видели, что у меня хватило на это духу. Благодарю Бога, если это может послужить вам на пользу, но я не имею более силы: энергия моя истощилась, я ничего не могу. Прежде я был человеком, теперь стал трупом».

Герцог старался его успокоить и ободрить, но напрасно. Наконец Розьер сказал: «В несколько часов, прошедших со времени моего публичного унижения, я передумал более, чем человек при обыкновенных обстоятельствах передумывает за несколько лет. Я сознал свою вину, за которую был наказан. Меня сделали священником, это не мое призвание.

Я должен был или отказаться от этой обязанности, или добросовестно принять ее на себя. Я не сделал ни того ни другого: вот в чем виновен. Я тоже мечтал о славе и о почестях вне моей сферы и моего звания. Я писал о предметах, не касавшихся религии, я забыл свои обязанности, отрекся от унижения, сопряженного с моей должностью, и Бог наказал меня, подвергнув самому ужасному унижению, меня, предпочитавшего смерть совершению подлости. Теперь я подвергся наказанию и должен отречься от моей прежней жизни и начать новую. Я прощаюсь с миром, с лигой и с вами, монсеньор. Я не забуду ни ваших благодеяний, ни вашей дружбы и удаляюсь в Туль, в свою диоцезу, где буду жить в монастыре, насколько это будет совместимо с обязанностями архидиакона, которым хочу исключительно посвятить свою деятельность. Я уезжаю сейчас, монсеньор, прощайте».

Само собой разумеется, что герцог старался его ободрить и отговорить от исполнения этого намерения, но Розьер был непоколебим и действительно удалился в Туль, где проводил время в молитве и уединении, появляясь только при богослужениях и для исполнения своих обязанностей. Он умер в этом городе в 1607 г. 

Петр Дегрен  

С удалением Розьера его сочинения, возбуждавшие народ и приводившие двор в отчаяние, более не появлялись, а Гизу нужен был человек, который взялся бы писать против Генриха III, и такой человек нашелся. Это был Петр Дегрен, по вероисповеданию гугенот, как и все его семейство. Во время междоусобных войн погиб его единственный сын, затем от горя умерла и жена Петра Дегрена, и он остался совершенно один.

По силе разных эдиктов и вследствие междоусобных войн, он наконец должен был удалиться из своего замка. Он хотел бы отправиться к королю Наваррскому, чтобы сражаться под его знаменами, но это оказалось не по силам, так как ему было уже 70 лет от роду. Он наконец добрался до Парижа, горя желанием отомстить Генриху III, который был поставлен в странное положение, ибо ему приходилось вести войну и против гугенотов, и против лиги, образованной католиками.

Вот этот-то Дегрен и взялся писать против Генриха III, взывая ко всей Франции о несчастьях страны. Проговорился ли сам или не умел скрыть, что он гугенот, но однажды ночью Дегрен был схвачен и отправлен в Бастилию. Разумеется, были захвачены и его бумаги.

Допрос Дегрена был произведен губернатором Тестю и его помощником дю Ге. Он отвечал им с твердостью и не отрицал того, что гугенот, а это в то время, как мы уже видели, считалось преступлением. При осмотре бумаг они нашли то, что могло служить Дегрену обвинением, и он сознался, что все это написано его рукой.

«Ты должен сказать нам, с чего ты это списал», – потребовал Тестю. «Я ни с чего не списал», – был ответ. «Кто это тебе продиктовал?» – уточнил дю Ге. «Никто», – сказал Дегрен. «В таком случае…» – «Я все сочинил сам». – «Ты?.. Не писал ли ты в пользу лиги, желающий нас обмануть, называя себя гугенотом?» Дегрен отвечал: «Я вам уже сказал, что гугенот и горжусь этим. Я не писатель, но человек, я страдаю, видя и вокруг себя страдания, и хотел указать народу на причину моих страданий и назвать виновных».

Тогда дю Ге обнажил шпагу на несчастного старика, у которого руки были связаны за спиной, но губернатор остановил его и приказал отвести Дегрена в подземную тюрьму.

На другой день дю Ге отправился в