там несчастный каноник. Потеряв наконец всякую надежду освободиться из Бастилии иным путем, он согласился наконец указать, где находится перстень. Через два дня после этого перстень красовался на пальце госпожи губернаторши, а Файоль был освобожден. Между тем в Блуа 22 сентября того же года совершилось важное событие. Там по приказанию короля был убит герцог Гиз, а на следующий день – его брат-кардинал. Этим Генрих III думал нанести удар лиге. Действительно, известие об убийстве Гиза, пришедшее в Париж 23 сентября, повергло в отчаяние не только прочих членов лиги, но даже Совет шестнадцати, положение которого в самом деле было ужасное. Гиз был убит, а голова городской администрации и все важнейшие персоны, в руках которых находилась власть, арестованы в Блуа.

Если бы король воспользовался таким положением дел и немедленно явился в Париж или послал туда людей способных, то его власть в этом городе была бы восстановлена, но вышло совсем не то. Уверенный в победе, он бездействовал в течение суток, а когда захотел действовать, было уже поздно, потому что герцогиня де Монпансье в течение этих суток успела пробудить в парижанах мужество и желание мести.

Пораженная горем, она сначала оплакивала гибель обоих своих братьев и не желала вмешиваться в политические дела. Но, когда Бюсси-Леклерк написал ей письмо, в котором уведомлял ее, что Совет шестнадцати в отчаянии, что он всеми силами старался ободрить его, но это ему не удалось, и он покинул совет, объявив, что удаляется в Бастилию, в которой намерен запереться со своим гарнизоном и защищаться против королевской армии, если она туда явится, в герцогине ожила вся ее энергия и пробудилась непреодолимая жажда мести. Мы уже говорили, что Генрих III нанес ей оскорбление, которое она никогда не могла забыть. Теперь же она видела в нем не только своего оскорбителя, но также убийцу братьев. Она особенно любила Генриха Гиза. По получении письма от Бюсси-Леклерка она тотчас же вышла из своего дома и, накинув черный шарф, ходила по улицам Парижа и призывала к мщению. На паперти церкви Парижской Божией Матери она выхватила нож у одного из присутствовавших и воскликнула: «Этот нож, этот нож… я отдам мою жизнь, мое тело, мою душу тому, кто вонзит его в сердце Генриха III – убийцы». При этом на лице ее выражались и гнев, и скорбь, и она была поразительно хороша. При этих ее словах толпа завопила, а изо всех присутствовавших оставался нем и недвижим только один молодой монах – Иаков Клеман. Он, видимо, был ею поражен. Вообще выходка герцогини произвела свое действие; проповедники стали снова громить короля с кафедры, народ возмутился и схватился за оружие, герцог Омальский, двоюродный брат Гизов и единственный католический принц, остававшийся в Париже, был избран главой лиги, а Сорбонна освободила от присяги, принесенной Генриху III.

Главой восстания был Бюсси-Леклерк. В то время герцог Майенский был в Бургундии. Герцогиня де Монпансье, видя, что дело идет успешно, отправилась к нему, чтобы сообщить о положении дел и уговорить его возвратиться в Париж. Все государственные власти, за исключением парламента, были на стороне лиги.

Председатель парламента Ахилл де Гарле хотя и не одобрял убийство Гизов, но все-таки не считал себя освобожденным от присяги Генриху III. Для блага Франции он предпочитал правление этого короля тому правлению, которое желали установить лигеры, и не одобрял их намерения возвести на престол Лотарингский дом, опасаясь, чтобы со временем это не повело к возведению на престол Филиппа II Испанского, а де Гарле, как всякая великая душа и верный патриот, содрогался при мысли о чужеземном владычестве. Почти все члены парламента разделяли его воззрения, так он умел подействовать на них. Он отправил в Блуа Леметра – одного из председателей – под тем предлогом, что хотел от имени населения Парижа просить об освобождении городского головы и эшевенов. Этот Леметр получил от короля секретные повеления относительно парламента. Король вручил ему грамоты, которые парламент должен был занести в свои реестры и опубликовать. В этих грамотах король объявлял, что прощает населению Парижа его бунт и что убиение некоторых лиц и заключение других в тюрьму было заслуженным ими наказанием. Эти грамоты были доставлены первому председателю. На следующий день он должен был передать их парламенту для обсуждения наиболее действенных мер, которые надлежало принять. Бюсси-Леклерк узнал обо всем, что происходило в парламенте, и, явившись в Совет шестнадцати, сообщил об этом. Самые ярые лигеры хотели арестовать членов парламента, но более благоразумные находили это мерой опасной, а потому старались придумать какой-нибудь предлог, чтобы оправдать такое незаконное действие.

Бюсси-Леклерк терял терпение и наконец сказал: «Вам нужен для этого предлог: он представляется. В это самое время в парламенте, без сомнения, идет совещание насчет королевских грамот, которые он должен занести в свои реестры и опубликовать. Сообщим ему сейчас постановление Совета шестнадцати, приглашающее его, согласно декрету Сорбонны, не выставлять более в своих определениях имени короля. Если парламент на это согласится, то нам нечего его опасаться; если же он от этого откажется, как это, наверно, случится, то у нас будет благовидный повод арестовать его».

Большинство членов согласилось на это. Кроме того, было решено арестовать еще некоторых важных персон. Бюсси-Леклерк взялся привести это решение в исполнение и вышел на площадь в сопровождении нескольких соратников. Там уже стояли войска лиги. Бюсси-Леклерк и двое его сопровождающих взяли по отряду и отправились для исполнения данного им приказания. Более других взял с собой Бюсси-Леклерк и отправился в парламент. Один из спутников Бюсси-Леклерка по имени Крюсе быстро выполнил возложенное на него поручение, и через час после того, как он двинулся с площади, имена трех арестованных им лиц вносились уже в тюремную роспись Бастилии. Другой спутник Бюсси-Леклерка – Пьер де ла Рю – отправился в дом президента де Ту.

Услышав, что де Ту нет дома, он этому не поверил и самым тщательным образом обыскал все помещения, даже половину госпожи де Ту. Не найдя нигде председателя, он сказал его жене: «Если вы не объявите сейчас, где скрывается ваш муж, то будете арестованы вместо него». – «Но, милостивый государь, – возразила госпожа де Ту, – мой муж нигде не скрывается, в настоящую минуту он, по обыкновению, заседает в парламенте». Де ла Рю отвечал: «Вчера он был болен, мы это знаем, а сегодня…» Госпожа де Ту возразила: «Сегодня он тоже болен, но считает исполнение долга важнее своего здоровья, а потому отправился на заседание». – «Вы лжете, – грубо парировал де