Баллада проста для восприятия, в ней нет изысканности, но это одно из самых популярных произведений Гейне. Благодаря его таланту – и Наполеону, конечно. В те времена поэт еще был «классическим романтиком», а Наполеон, как мы знаем, идеальный «романтический герой».

Баллада – как тихая барабанная дробь. В ней память о мальчишках из детства, которые вполне могли стать гренадерами Великой армии. Их скорбь близка и понятна Гейне, и он, поэт, выразил ее в стихотворных строках. Настолько впечатляющих, что они вдохновили на написание музыки Шумана, а позднее – Мусоргского.

Я оцениваю «Гренадер» лишь на уровне чувственного восприятия, однако нельзя не сказать о том, что в момент написания баллады сама тема требовала от Гейне определенной смелости. Такое время – сочувствовать Наполеону было не принято. В Германии – тем более. А уж выражать надежду на возвращение – почти преступление. Но Гейне сделал то, за что все поклонники императора благодарны ему до сих пор.

А баллада «Два гренадера» послужила толчком для обвинений поэта в бонапартизме, причем обвиняли его с завидной регулярностью. Хотя уже в конце 20-х годов XIX века Наполеон перестал быть для Гейне романтическим героем. Он скорее некая вдохновляющая фигура для размышлений о настоящем и в еще большей степени – о будущем.

В 1824 году Гейне начинает свое большое путешествие по Европе, результатом которого станет появление его первого прозаического произведения – «Путевых картин». В его третьей части, посвященной путешествию по Италии, он довольно пространно рассуждает о Наполеоне.

«„Мы на поле битвы при Маренго“. Как возликовало мое сердце, когда кучер произнес эти слова!.. Здесь генерал Бонапарте глотнул так сильно из кубка славы, что в опьянении сделался консулом, императором и завоевателем мира, пока не протрезвился, наконец, на острове Св. Елены. Немного лучше пришлось и нам: и мы опьянели вместе с ним, нам привиделись те же сны, мы так же, как и он, пробудились и с похмелья пускаемся во всякие дельные размышления. Иной раз нам кажется даже, что военная слава – устаревшее развлечение, что война должна приобрести более благородный смысл и что Наполеон, может быть, последний завоеватель.

…На поле битвы при Маренго мысли налетают на человека такой несметной толпой, что можно подумать – это те самые мысли, которые здесь оборвались внезапно у многих и которые блуждают теперь, как собаки, потерявшие хозяев. Я люблю поля сражений; ведь как ни ужасна война, все же она обнаруживает величие человека, дерзающего противиться своему злейшему исконному врагу – смерти. В особенности же поражает именно это поле сражения, усеянное кровавыми розами, где миру был явлен танец свободы, великолепный брачный танец!»

Необыкновенно образно и… очень показательно. Сам Гейне уже превратился в «певца свободы», даже, по его словам, в воина в борьбе за нее, и его отношение к Наполеону изменилось.

«Прошу тебя, любезный читатель, не прими меня за безусловного бонапартиста; я поклоняюсь не делам, а гению этого человека. Я, безусловно, люблю его только до восемнадцатого брюмера – в тот день он предал свободу».

Маренго, вообще-то, случилось после восемнадцатого брюмера, но не будем придираться. Размышления Гейне о свободе, равно как и его борьба за нее, тема отдельная, и ее даже неглубокое изучение позволяет спрятаться за словом «противоречивые». Это говоря очень мягко.

…Наполеона Гейне видел лишь раз в жизни, а вот с Карлом Марксом встречался неоднократно. Именно Маркс (кстати, дальний родственник Гейне) посоветовал ему: «Оставьте эти вечные любовные серенады и покажите поэтам, как орудовать хлыстом». Этого, к счастью, Гейне не сделал. При всем своем вольнолюбии Гейне был человеком нерешительным. Он называл себя «барабанщиком революции», однако последствий революций сильно побаивался. И снова «противоречивый» – очень подходящее слово.

…В его отношении к Наполеону противоречий тоже хватает. И все же, что бы ни говорил сам поэт про «до и после», Гейне не мог не восхищаться Наполеоном. Он и восхищался – пусть иногда, только в письмах. Как в одном из писем Людвигу Берну, где он сравнивает Наполеона с Веллингтоном: «Нет больших контрастов, чем эти двое, что выражается даже во внешнем виде. Веллингтон – дурной призрак, тень с серой, как зола, душой, с его словно мертвым телом и деревянным смехом на леденящем лице. А рядом представь портрет Наполеона: каждый дюйм – воплощение Бога!»

…Я большой поклонник Веллингтона, но отношение Гейне к Железному герцогу мне абсолютно понятно. Именно таким оно и должно было быть. Однако Гейне назвал Наполеона «Богом», и, замечу, он сделает это не раз. Он, в отличие от Гёте, не вспоминал об императоре при каждом удобном случае, но точно не забывал о нем. И поскольку Гейне – самый «несерьезный» из великих романтиков, человек с блестящим чувством юмора, иногда его высказывания о Наполеоне – просто шедевры. Как, например, о тех, кого считали «врагами императора»: «Они поносят его, но всегда с известной почтительностью: когда правой рукой они кидают в него дерьмо, левая тянется к шляпе…»

Одержимость Генриха фон Клейста

Видел ли когда-нибудь писатель Генрих фон Клейст Наполеона? Наверняка. В 1803 году он совершил один из многих труднообъяснимых поступков в его жизни. Бывший офицер прусской армии, в 1803 году он приехал в Булонь, где готовил армию к вторжению в Англию Наполеон. Зачем, для чего? Вроде хотел вступить добровольцем в «армию вторжения».

Наполеон часто бывал в Булони, проводил смотры, учения. Так что Клейст точно его видел. Однако, не дожидаясь «развязки», писатель резко поменял планы, получил в прусском посольстве в Париже паспорт и – вернулся на родину. Дальше Наполеон в его жизни будет присутствовать лишь в качестве объекта ненависти.

Клейст не раз высказывал желание лично «покончить с Наполеоном». А в 1811 году… покончил с собой, застрелив перед этим свою возлюбленную. Клейст мечтал о «свободе от наполеоновского господства» – и бесславно погиб как раз накануне событий, которые приведут к краху Первой империи. Не дождался… Не мог терпеть? Он и признание при жизни так и не получил. Великим Клейста признают лишь в ХХ веке. На это терпения у Клейста точно не хватило бы…

Как я уже говорил, лучший мастер «биографического жанра» – Стефан Цвейг. 22 февраля 1942-го Цвейг и его жена Шарлотта приняли смертельную дозу снотворного. Никого не напоминает? Цвейг посвятил Клейсту одно из своих замечательных произведений. В его «Борьбе с безумием» три героя – Гельдерлин, Ницше и… Клейст.

«Все трое гонимы какой-то сверхмощной, в известной мере сверхъестественной силой из уютного „я“ в гибельный циклон страсти и преждевременно кончают свой путь в ужасном помрачении