Слабый человек с талантом необыкновенной силы. Не признанный при жизни. Он страдал из-за этого. Страшно! Это ранило его сильнее, чем все злодеяния Наполеона. Мы понимаем. Сейчас. Пусть скажет Цвейг.

«На высшей ступени своего искусства… Клейст роковым образом достиг высшей ступени своего одиночества. Никогда он не был так забыт миром, так бесцелен в своей эпохе, в своем отечестве… Его страсти иссякли, силы истощены, надежды разбиты».

…Части Первого корпуса Великой армии Наполеона, готовящейся к походу в Россию, формировались на Эльбе с середины 1811 года. Клейст видел, Клейст больше не мог терпеть. Он страдал от одиночества, но уходить из этого мира в одиночку не хотел! Клейст нашел родственную душу. Смертельно больную Генриетту Фогель… Ей было все равно, как умирать.

21 ноября 1811 года они пришли на берег озера Ваннзее, на юго-западе Берлина. Устроили что-то вроде пикника, бросали камушки в воду…

Сначала он застрелил Генриетту, потом – себя. Незадолго до смерти Генрих фон Клейст написал своей сестре Ульрике: «Истина в том, что мне ничто не подходит на этой Земле…»

Глава четвертая

Из России

Известие о переносе останков Наполеона с острова Святой Елены в Париж вызвало настоящую бурю в России. Лермонтов написал стихотворение «Последнее новоселье», в котором восхвалял Наполеона и критиковал французов.

Меж тем, как мир услужливой хвалою

Венчает позднего раскаянья порыв

И вздорная толпа, довольная собою,

Гордится, прошлое забыв, —

Негодованию и чувству дав свободу,

Поняв тщеславие сих праздничных забот,

Мне хочется сказать великому народу:

Ты жалкий и пустой народ!

Белинский отреагировал словами: «Какую дрянь написал Лермонтов о Наполеоне и французах…» Баталия развернулась серьезная.

Русская литература и Наполеон – тема неисчерпаемая. В отношении к императору в России есть все, кроме равнодушия. Волнует, волновал и будет волновать. Так сложилось. Не буду объяснять почему, а лишь констатирую, что после Франции Наполеон наибольшей популярностью пользуется в России. А уж в литературе XIX века он, считай, вообще один из главных героев, да и впоследствии в покое его не оставляли.

«Фундаментальный подход» предполагает разделение на периоды, анализ тенденций и прочее. Однако я исхожу из того, что Наполеон практически всегда предполагает что-то личное. Такая фигура. И захочешь быть объективным – не сможешь.

Это заметно упрощает выбор, остается лишь его объяснить. Мой выбор – Александр Сергеевич Пушкин, Лев Николаевич Толстой и Марина Ивановна Цветаева.

Пушкин – потому, что он не только великий поэт, но и историк.

Толстой… Во времена Французской революции был такой неистовый якобинец Анахарсис Клоотс. Ярый антиклерикал, называвший себя «личным врагом Иисуса Христа». Человек с убеждениями, за которые он поплатился жизнью в тридцать восемь лет. Толстой жил долго, хотя и не сказать, что счастливо. И он вполне мог бы называть себя «личным врагом Наполеона». «Врагом» писатель оказался очень успешным. До сих пор миллионы людей оценивают императора по «Войне и миру». Хотя «Наполеон Толстого» – пример редкой предвзятости. Впрочем, великие могут себе такое позволить…

Марина Цветаева тоже предвзята, конечно. Ее отношение к Наполеону – настоящая страсть. Удивительная и труднообъяснимая, как любое подлинное чувство.

…Я выбрал троих. Вполне достаточно для того, чтобы понять – почему Наполеон вызывал и вызывает столь сильные эмоции у наших соотечественников.

«Зачем ты послан был и кто тебя послал?»

Александр Сергеевич Пушкин. 1824 год. Только великие могут вот так, в одной строчке.

«Послан» – и тебя сразу вырывают из обыденности. «Зачем» и «кто» – и будешь до конца жизни искать ответы на вопросы. Пушкин много писал о Наполеоне, но ответов не дал. Точнее, даже при небольшом желании найти их можно, что и делалось неоднократно, однако меня пока никто не убедил.

Сложная это тема – «Пушкин и Наполеон». Некоторые литературоведы, да и историки, считают, что великий поэт мог уж получше многих судить о великом императоре хотя бы на том основании, что он его современник. Спорный, прямо скажем, аргумент. В войну 1812 года Пушкин – подросток. Ему было всего шестнадцать, когда закончилась «эпоха Наполеона» (1815). И чуть больше двадцати, когда император скончался (1821).

Современник? Разумеется. Но при «живом Наполеоне» Пушкин еще совсем молод, а значит, в его размышлениях больше эмоциональности, чем постижения.

В общем, «блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел». Это я к тому, что как раз к моменту смерти Наполеона сам Пушкин уже вполне «созрел». И говорить о каком-то осмыслении стоит уже на основании стихов, написанных после 1821 года. Я высказываю лишь собственное мнение.

Да, у Пушкина есть немало произведений, написанных до роковой даты.

О вы, которых трепетали

Европы сильны племена,

О галлы хищные! и вы в могилы пали.

О страх! о грозны времена!

Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны,

Презревший правды глас, и веру, и закон,

В гордыне возмечтав мечом низвергнуть троны?

Исчез, как утром страшный сон!

Воспоминания в Царском селе, 1814

Или 1815-й, «Наполеон на Эльбе»:

В уме губителя теснились мрачны думы,

Он новую в мечтах Европе цепь ковал…

Злодей, одним словом. А как еще Пушкин должен был тогда воспринимать Наполеона? Конечно, злодей. Его друзья, будущие декабристы, думали точно так же. Суждения поэта об императоре в ту эпоху естественные, правильные, но вряд ли их можно назвать оригинальными. Упрекать за это юного Пушкина не стоит. У него еще будет время переосмыслить свое отношение к Наполеону. И кстати, «тема злодейства» из его творчества не уйдет.

Есть, впрочем, важный нюанс. У Пушкина нет особого личного отношения к Наполеону. Как у Толстого и тем более Цветаевой. Но поэт жил как раз в те времена, которые часто называют «эпохой страстного историзма». Когда в прошлом, причем совсем необязательно далеком, искали ответы на все вопросы. Наполеон – именно та фигура, которая объясняла многое. Или запутывала. По-разному получалось.

Наполеон уникален не тем, что при жизни стал легендой, а тем, что уже при его жизни появилась легенда о нем. И любое историко-философское осмысление «личности и деяний» обязательно предусматривает «фактор легенды». Парадокс же заключается, во-первых, в том, что в самой «легенде» правды и вымысла примерно поровну. Во-вторых, можно выбирать, что считать правдой, а что – вымыслом.

К чему я веду? К тому, что в XIX веке очень любили объяснять прошлое, настоящее и будущее с