– Там Гришка кого-то ловит… – едва выдавила я из себя, стараясь казаться спокойной и рассудительной и не признаться, что и шагу не могу ступить от страха. Поймает, убьет, как обещал, вернется, тогда и побежим…

– Нельзя убить покойников…

Входная дверь второй половины дома сильно хлопнула, раздались уверенные Гришкины шаги по вагонке и его же ругательства. Потом мы услышали скрип закрываемой внутренней двери и Гришкино:

– Ключи даются не затем, чтобы ими разбрасываться. Хоть на швабру закрывай! Че сидите, как клуши? Станиславовну обворовать хотели! Обе двери – и входная и внутренняя – открыты оказались. Неужели менты постарались?

Мы молчали, потрясенные неожиданным поворотом дела. Выходит, зря тряслись от страха? Воры – они живые, все не так жутко.

– А откуда они ключи взяли? Сам лично все позакрывал, перед тем как арестовали, а ключи Станиславовне отдал… – Гришка задумался.

Наташке захотелось ему помочь:

– Она – нам, а мы – тебе… Хотя тебе их Ирина отдать не успела. Только мне, – медленно соображала Наташка, роясь в сумке. – Вот они, здесь. Ты откуда-то запасные взял? Подожди… Получается, пока мы тут отрывались по полной программе вместе с кошкой, кто-то открыл дверь в строящееся помещение, прошел к двери, соединяющей обе части, приоткрыл. А она заскрипела, и этот «кто-то» удрал?

– Я бы его догнал, если бы не Фимка, – посетовал Гришка. – Выскочила прямо под ноги. Когда к воротам подбежал, он уже в проулок свернул. Там у него машина стояла. Удрал, сволочь! Ну ничего, я потом замки поменяю, а сегодня сам здесь заночую. Больше не сунется – испугался. Минут десять посидите, я домой наведаюсь. Тут недалеко, третий дом по этой же стороне.

Как по команде мы вскочили и одновременно гаркнули:

– Мы на улице покараулим!

– Как хотите, – пожал плечами Гришка и вышел из дома через новостройку.

– Или дурак, или герой. Действительно ничего не боится. Третьего не дано… – задумчиво проронила Наташка.

– Дано, но не про него: кажется, кто-то ловко пользуется смертью Антонины Генриховны, – высказала я свое предположение. – В таком случае, никакого привидения не было и в помине.

– В помине оно как раз было. Тот, далеко не ангельский голосок, что мы слышали ночью, точно принадлежал Милкиной матери…

– Я с этим не спорю. Наталья, нам надо еще раз осмотреть строящуюся часть дома!

– Да ни за что-о-о! У меня семья, ребенок… еще не женатый. Пусть лучше Гришка туда слазит. Я сейчас даже в бывшую комнату Антонины при полном освещении не пойду.

– Я тоже. А в новостройку наведаемся среди бела дня. Можно с твоим неженатым Лешиком.

– Лучше с твоим неженатым Славиком. Или обоими… неженатыми.

На этом спор прекратился. Мы, не торопясь, одевались. Фимка, забыв про свое недавнее бедственное положение, развалилась на полке и с любопытством следила за нами.

Гришка вырос перед нами бесшумно:

– А говорили, на улице подождете…

Мы даже не вздрогнули. Сколько можно бояться? Очевидно, наступил переломный момент…

– С вещами? – иронично поинтересовалась Наташка.

– Да вот, мать кое-какие шмотки сунула. – Он выкинул из пакета байковое одеяло, и оно аккуратно плюхнулось на диван. – Придется душем Станиславовны воспользоваться. Дом не оставишь.

– Гриш, а ты знал Лизу? Она сиделкой у Антонины Генриховны работала.

– А кто ж ее не знал? Мировая баба! Я бы на ней хоть сейчас женился, несмотря на то что мы не пара. Ох, Антонина над ней и поизмывалась напоследок! То не так, это не этак! А Лизка все со спокойной улыбочкой: «Извините, сейчас вам новую кашку сварим…» Вернется назад с этой же тарелкой и говорит: «Попробуйте новую, Антонина Генриховна». Бабка попробует и скажет: «Теперь другое дело…» А Лизок опять улыбается. Ни разу не слышал, чтобы ворчала там или ругалась. Жалела очень и Антонину, и Станиславовну. Ну Станиславовну хоть есть за что! Вкалывает с утра до вечера, добытчица. Добрая и порядочная. А дочь – оторва! Случись что со Станиславовной, на могиле канкан спляшет, а денежки в два счета распузырит. Сам ее два раза до дома волок – с местными отморозками тусовалась, самогонки нажралась. Ей еще и четырнадцати не было. Летом на каникулы она всегда сюда приезжала. Тогда Дашковские в сарае жили.

– В твоем? – удивилась Наташка.

– Зачем в моем? В своей собственной развалюхе на конце участка. Терраску к ней пристроили и жили. Большую часть времени Ольга Ивановна – бабка Станиславовны, одна жила. Говорили, что она то ли помещицей была, то ли из раскулаченных. Дом у них вроде тут стоял. На этом месте, где мы сейчас с вами находимся. С колоннами. Сожгли его в революцию. Моя бабуся рассказывала, что эту Ольгу все очень жалели. Она бесплатно детей учила. Больным, бедным помогала… Ну ладно, я к Станиславовне в душ пойду. Как в грязи вываляли…

Гришка выжидательно уставился на нас, уверенный, что мы намек поняли – пора и откланяться.

Я сделала вид, что ищу в сумочке срочно понадобившуюся записную книжку.

– Да у тебя ее сроду не было! – не вовремя влезла Наташка. – Пойдем… Если желаешь, я тебе свою подарю.

– В два кило весом? – откликнулась я, продолжая обдумывать занимавший меня вопрос.

– Зато не потеряешь! И раскопки в сумке не потребуются, – продолжала свои нравоучения подруга.

– Значит, Милочкина бабушка действительно была дворянкой… – пробормотала я себе под нос, решив прекратить поиски того, чего действительно не было.

– Дворянкой? – развеселился вдруг Гришка. – Вот приедете летом, увидите за деревней пригорок. Там родник бьет и по лощине разливается, где место поглубже. Моя бабуся рассказывала – она еще девчонкой была, эта Ольга Ивановна за свою жизнь три раза зимой с мостика в эту лощинку наворачивалась. Выбраться сама не могла, в лед вмерзала, ее деревенские топором вырубали, домой привозили, на печку закидывали. Оттает и хоть бы хны! До девяносто лет дожила! Какая ж она дворянка? Дворянка давно бы окочурилась.

– Ну и замечательно! – вклинилась Наташка. – Ирина Александровна, нам уже совсем некогда. У тебя дома голодный бунт начался. Будь здоров, Гриша. Звони, – и с этими словами подтолкнула меня к двери. – Мы, Гриша, с этой стороны выйдем. Привыкли уже.

Гриша понимающе хохотнул и закрыл за нами дверь на ключ.

Всю дорогу до дома мы с Натальей обсуждали новости. Получалась не очень приглядная картина: Дашковскую Людмилу Станиславовну хотят довести до сумасшествия, либо (не знаешь, что лучше) до могилы. Стандартный вопрос: кому это выгодно? Антонину Генриховну и Эдика с некоторыми сомнениями вычеркнули из списка подозреваемых в первую очередь. Затем вычеркнули Маринку, исходя из народной мудрости «не руби сук, на котором сидишь». По той же причине вычеркнули и бэушного гражданского мужа Милочки, перешедшего в качестве «секонд-хенда» дочери. Маринка ни в чем не нуждалась, и лишние заботы в виде наследственной возни едва ли ей нужны. Наследство и так не уйдет. В свое время. А Маринкин «друг» – явный приспособленец. Ему должно быть везде хорошо, где хорошо кормят, поят за чужой счет и одаривают любовью. Потом вычеркнули Лизу – а на фига бывшей сиделке сживать со свету бывшую работодательницу? И наконец, Гришку. На фига ему, прорабу строительства дома и помощнику по ряду поручений изводить свою работодательницу? Больше подозреваемых не осталось. В конце пути немного поспорили и в результате восстановили весь список подозреваемых заново. В том числе и Антонину Генриховну с Эдиком. Причина простая: перестали верить в смерть как в факт единовременный и окончательный. Не так давно имели возможность убедиться, что некоторые человеческие особи ухитряются отойти в мир иной дважды. Был такой «Краткий экскурс не в свое дело».