«Очень далеко, в Венискайле…» Внезапно Агате кажется, что Венискайл не просто далеко, а невероятно, невообразимо далеко, так далеко, что она не попадет туда больше никогда, никогда, никогда. Мама, папа, Торсон, Мелисса, дом, колледжия… Даже сестра-заступница сказала «если»: «Если выберешься отсюда…» Медленно-медленно Агата обхватывает себя руками, ложится на пол и закрывает глаза.

– Нет! – вдруг говорит хриплый голос у нее над головой. – Ну уж нет!

Черный монах, брат Омеро стоит, уперев руки в бока, и смотрит на Агату таким взглядом, словно всю жизнь распоряжался людьми.

– Нечего разлеживаться, – говорит он сердито, и от его грубости Агату немедленно берет зло: нашелся командир! – Ты не похожа на человека, который вот так запросто подожмет лапки и ляжет помирать. Ну-ка сядь ровно, девочка, и послушай меня.

Волей-неволей Агата садится, поджав под себя ноги, и даже приводит в порядок волосы, стараясь не обращать внимания на улыбку брата Често.

– Так-то лучше, – сварливо замечает брат Омеро, – а то у тебя вид был, словно ты проговорила с ресто трое суток безо всяких амулетов. Что, припасла себе амулетик-то? Не смотри на меня так, нечего, – я знаю человеческую природу получше многих, девочка. Угадай-ка, кем я был в Венискайле, прежде чем попасть сюда!

– Никем хорошим, – бурчит Агата.

Неожиданно брат Често и брат Омеро заходятся смехом – смеются и не могут остановиться, особенно огромный брат Омеро: тот аж за живот держится, так ему весело. Агате становится ужасно обидно: ну что такого смешного она сказала, в конце концов?! И брат Често тоже хорош: нет бы растолковать Агате, что происходит!

– Да что вы хохочете! – говорит она в ярости. – Немедленно объясните и мне тоже!

– «Никем хорошим»! – стонет брат Омеро. – Ну ты даешь, девочка! «Никем хорошим»! Тут ты угадала! Я был дучеле, Агата, – говорит он, успокоившись и отдышавшись. – И не просто дучеле, Агата, – я был палачом.

Палачом!.. Агата едва верит своим ушам.

И этому человеку, по словам брата Често, можно доверять! В ужасе Агата смотрит на брата Често: тот больше не смеется, он выглядит очень серьезным – и очень уставшим. Палачом!.. Агата только слышала о том, что существует палач, который пытает преступников, самых-самых ужасных преступников – таких, которые должны сознаться в своих преступлениях, чтобы не погибло еще больше людей, – например, сказать, какой колодец ими отравлен. Но Агата всегда думала, что это просто одна из страшных сказок Мелиссы. Неужели палач существует на самом деле? И неужели это чудовище сейчас стоит прямо перед ней?! И как он сам оказался в Венисальте – а потом здесь, в тюрьме Высокого суда? Какое преступление может совершить палач?

– Ну-ну, у тебя сейчас глаза из глазниц вывалятся, – хмыкает брат Омеро. – Прикидываешь, небось, за что палача могут сослать в Венисальт? Что я скажу тебе, девочка, – я палач, а не животное. Не веришь? А ты поверь. Одно дело – выведывать у подонков, которые крали детей у ундов и для забавы держали их в аквариумах да заставляли плавать наперегонки, где эти аквариумы спрятаны, а другое дело – когда во время войны тебе притаскивают в крови и соплях по тридцать человек в день – и малышей, и стариков – и заявляют, что они – ундийские шпионы: повырывай им ногти и повысверливай зубы, пока не признаются во всем, а в чем– им самим неизвестно. Ну, в один прекрасный день я и плюнул в глаза очередному капо альто, пригнавшему мне очередную партию таких «шпионов», – самая пожилая в этой партии от старости еле на ногах держалась, а самый младший был меньше тебя ростом, – да шибанул этого капо как следует молотком по голове. Думал, казнят меня, да только мне нашли применение получше. Дай-ка я задам тебе еще один вопрос, девочка: как, по-твоему, становятся монахами святого Торсона?

Агата молчит, а потом, вспомнив братьев и сестер из ордена святой Агаты, осторожно говорит:

– Ну, наверное, надо попроситься, а потом пройти какое-нибудь испытание, и выждать проверочный срок, и принять обет, и…

Брат Често и брат Омеро снова смеются.

– Да прекратите вы! – гневно говорит Агата.

– Нет, – говорит брат Често, – нет, Агата, никакого испытания проходить не надо. И не надо ждать никакой срок, и обета никакого особенного у этих монахов нет.

– Обет! – хмыкает брат Омеро. – Стал бы я принимать какой-нибудь обет!

– То есть достаточно просто попроситься? – не понимает Агата. – Но почему тогда в орден не просятся все подряд?

– Попроситься тут не поможет, девочка, – говорит брат Омеро очень серьезно. – Надо просто быть дучеле. Все монахи ордена святого Торсона – обыкновенные дучеле. Мы простые тюремщики, Агата. Мы подчиняемся ка’дуче и следим за порядком в Венисальте. Венисальт – тюрьма, а мы – ее тюремщики и надзиратели.

«А Библиотека – тюрьма в тюрьме, тюрьма для тех, кто все еще рвется к свободе или мечтает что-нибудь изменить, – с тоской думает Агата. – А я – дура, дура, дура. „Как мне найти двери обратно в Венискайл?..” Дура, дура, дура!» У нее снова предательски щиплет в носу, и быстро, чтобы не расплакаться, она спрашивает:

– А сюда, в эту комнату, вы как попали-то?

Вместо ответа брат Омеро усмехается и вдруг хрипло говорит:

– Сердце мое рыщет в ночи, ища утешения, аки ищет волк козленка малого…

Агата изумлена: никогда еще она не слышала, чтобы черный брат произносил Торсонову молитву вслух! А брат Омеро с улыбкой поясняет:

– Я произносил ее вслух день за днем, час за часом и месяц за месяцем, Агата. Это была моя работа – громко молиться святому Торсону, потому что когда эти слова звучат в полный голос, торсонит плавится от огня не за минуты, а за считанные секунды – становится податлив, как свечной воск, так-то. Я – литейщик, Агата, это стало моей профессией здесь, в ордене. Руки-то у меня умные – там, в Венискайле, я и все свои инструменты сам изготовил, и дом свой построил сам, и мебель сделал. А тут я вместе с другими литейщиками отливал глаза для статуэток святого Торсона, и стекла для окон, и посуду, способную превращаться в оружие, и много чего еще – не все надо знать маленькой девочке, уж поверь. Но вот только дела нашего ордена нравились мне все меньше и меньше, ну и…

– Вы опять плюнули кому-то в лицо? – понимающе спрашивает Агата.

– Сообразительная девочка, – усмехается брат Омеро, а брат Често гладит Агату по голове. – Нет, я просто выбил кое-кому пару зубов и отказался работать дальше.

– И завтра священноизбранный, праведный, неподкупный и непреклонный Старший судья наш, брат Лето, должен наконец вынести брату Омеро окончательный приговор – как и тебе, и мне, – прибавляет брат Често. – Завтра Покаянный день, последний день месяца, завтра в суде разбирают самые важные дела. А самые опасные преступники в Венисальте– это мы, Агата.

И тогда Агата твердо говорит:

– Значит, завтра мой последний шанс.