– Доброе утро, зеленые братья, доброе утро, сестры! – говорит наконец черный брат Ги. – Да узрит святой Торсон ваши честные дела и да ниспошлет вам исцеление!

Стоящие рядом с Агатой сестра Мария, и сестра Оттавия, и брат Мелий нехотя откликаются:

– Да узрит святой Торсон наши честные дела! – и на этот раз вместе с ними твердо откликается Агата.

– Я пришел задать вам Главный Вопрос, – говорит черный брат Ги. – Готов ли кто-нибудь сегодня покаяться в своих ложных измышлениях и предстать за них перед Высоким судом? Помните – это ваш шанс очиститься и выйти за эти стены.

– Шанс проснуться из одного кошмара в другой, – очень тихо говорит брат Мелий, но Агате сейчас не до него. Ей страшно, ей очень-очень страшно, она так сжимает в кулаке морского кабанчика, что маленькая петелька больно врезается в кожу. «Страх мой подобен утопшей луне…»

– Мне горько видеть, как вы упорствуете в своих заблуждениях, – печально говорит брат Ги. – Неужели никто из вас не понимает, что рано или поздно…

– Я, – говорит Агата.

– …что рано или поздно… Что? – изумленно спрашивает брат Ги, повернувшись к Агате.

– Я готова признаться в своих заблуждениях, – говорит Агата хрипло.

Мария хватает ее за руку, но Агата вырывается и начинает проталкиваться вперед.

Брат Ги на секунду прикрывает глаза.

– Маленькая сестра Агата, – говорит он, – ты будешь примером всем этим взрослым людям. Повторяй за мной, и пусть они знают, что такое настоящее раскаяние. «Я признаюсь в том, что…»

– Не надо, – резко говорит Агата, – я сама. – И, набрав воздуха в грудь, выпаливает, глядя поверх голов: – Я признаюсь в том, что я лгала, будто существуют иные двери из Венисальта в Венискайл, кроме Худых ворот. Я лгала, будто попала сюда через такую дверь. Мне было стыдно признаться, что я была попрошайкой и попалась, хорошие попрошайки не попадаются. Меня сдал Микко из банды Большого Ворона, орудующей на пья’Стефано, и если кто увидит эту скотину Микко здесь, в Венисальте, – плюньте ему в глаза. Уж рано-то или поздно он тоже попадется, я знаю.

Дерзко и вызывающе Агата смотрит в глаза брату Ги – так, по ее мнению, и должна смотреть маленькая уличная попрошайка, всего навидавшаяся в жизни, – но сердце ее от страха стоит где-то в горле, а живот сводит так, что Агату того и гляди стошнит. Вот сейчас брат Ги раскусит ее, вот сейчас, вот сейчас…

– Ты, наверное, уже как следует выучила Торсонову молитву, Агата? – вдруг говорит брат Ги.

Еще бы не выучить то, что переписываешь каждый день! Агата честно кивает, и брат Ги говорит, обводя всех присутствующих рукой:

– Помолись со мной, Агата, – помолитесь и вы все, братья и сестры, чтобы наша маленькая сестра Агата смогла полностью раскрыть свое сердце перед Высоким судом и окончательно исцелиться после Честного приговора. – И с этими словами брат Ги опускает голову на грудь.

Торсонова молитва – одна из самых странных молитв, которые доводилось слышать Агате: в ней нет ни слова про блаженные реестры, печати и высшие канцелярии, она совсем короткая, но Агата поневоле дивится ее простой и печальной красоте. Торсон, ее Торсон, никогда на памяти Агаты не молился своему святому, но каждый раз, когда вечером здесь, в Библиотеке, Агате приходилось переписывать Торсонову молитву на голубую бумажку, она сглатывала ком в горле, потому что не могла не думать о… Впрочем, сейчас это не важно.

– Сердце мое рыщет в ночи, ища утешения, аки ищет волк козленка малого… – начинает Агата, но брат Ги ее обрывает.

– Про себя, Агата! Только про себя! – жестко говорит он, и Агата, опустив голову, честно повторяет слова молитвы про себя.

Еще минута – и солдаты с алебардами окружают Агату. Рука брата Ги ложится Агате на плечо, и каменная дверь Библиотеки со скрипом и грохотом закрывается за ними. Монастырская серая кошка, почти не различимая в темноте извилистого коридора, шарахается у Агаты из-под ног с громким мявом, и вдруг Агате становится очень весело и почти не страшно. И все время, пока тесная корзина из костей муриоша, переплетенных «береникиными волосами», везет их с братом Ги вверх, вверх, вверх, Агата думает, что, если повезет, осталось немножко, совсем немножко. А о том, что будет, если не повезет, Агата запрещает себе думать совсем, вообще.

Подъемник резко останавливается, корзина раскачивается и подпрыгивает, Агата со стоном закрывает глаза: не хватало еще, чтобы ее действительно стошнило прямо сейчас, прямо при брате Ги, да еще и когда она так близка к цели! Брат Ги бережно помогает ей выбраться из корзины на террасу по шаткому подвесному мостику, и они входят в высокое, узкое деревянное здание со странными, точно слепыми серыми окнами.

Слепыми! Серыми! Стоит Агате оказаться внутри, в длинном, узком зале суда, у нее дух захватывает от мягкого, прекрасного сине-голубого света, льющегося из этих окон: тончайшие пластины торсонита, заменяющие здесь стекло, дают этот свет, и весь зал словно парит в небесной вышине. Но прекраснее всего – так на первый взгляд кажется Агате – сверкающие тысячами синих, голубых, серых искр стены зала; чтобы Агата очнулась, брату Ги приходится твердо взять ее за плечо и подтолкнуть вперед, туда, где виднеется вдалеке возвышение с жестким деревянным креслом. Шагая по проходу среди скамей, забитых зеваками, между двух рядов огромных и суровых черных братьев с алебардами и арбалетами, Агата вертит головой: в стены как будто вделаны маленькие кусочки торсонита, но нет, нет, все это – сотни и сотни статуэток святого Торсона, каждая – в крошечной нише, и там, где падающие из окон лучи или черное пламя висящих по стенам факелов нагревают их, глаза у них сияюще-синие, а там, куда ложится тень, – серые и холодные, и от этой красоты у Агаты захватывает дух. Нет-нет, ей некогда рассматривать какие-то статуэтки, ей надо понять, что имел в виду ресто слепого Лорио. «Двери там нет, но она может быть, – сказал он, и добавил: – Так говорят». И вот теперь Агата…

– …Агата!

Вздрогнув, Агата понимает, что брат Ги во второй раз требовательно называет ее по имени. Перед ней то самое кресло, и вблизи оно выглядит еще угрюмей, чем издалека: подлокотники отполированы тысячами рук, спинка высоченная и прямая, а на самом верху спинки – табличка с надписью «Уста, говорящие ложь, да замкнутся навеки». Страх наваливается на Агату, как тяжеленный рюкзак с Дарами святой Агаты, и ей вдруг становится очень холодно. Обхватив себя руками и мелко дрожа, Агата опускается на твердое деревянное сиденье, явно рассчитанное на взрослого человека, – ее ноги едва достают до пола. Почти на уровне ее глаз располагается высокий круглый помост с резным ограждением, и в центре этого ограждения она видит две маленькие статуэтки: одну, разноглазую, – святого Лето, а другую, тоненькую, хрупкую, с глазами, как мед, и с красным пятном на груди, – святопризванной дюкки Марианны. «Я сейчас сойду с ума», – думает Агата и изо всех сил зажмуривается.

Зал стихает, кто-то жалостливо говорит:

– Такая малышка! – и тут брат Ги громким, глубоким голосом объявляет: