Хотя Яков делал все возможное, чтобы жизнь в Лондоне стала как можно завлекательнее, вскоре в нем возобладало елизаветинское желание умерить масштабы празднества. По оценкам, в это время сто пэров (две трети от общего числа) большую часть года проводили «в городе», и Яков предостерегал от «сонмищ дворян, которые по настоянию жен, стремясь выставить своих дочерей напоказ и разодеть их по моде… пренебрегли сельским хлебосольством». Они «обременяют город и причиняют всеобщее неудобство». По подсчетам, ради одного-единственного заседания парламента (обычно посвященного очередному выделению средств на королевские расходы) в Вестминстер съезжалось 1800 человек. Он стал пригородом, состоявшим из одних гостиниц.

Король был твердо убежден, что «наш город Лондон стал едва ли не самым большим в христианском мире, а потому давно назрела необходимость прекратить всякое новое строительство». По указу 1625 года об ограничении роста города новые дома, самовольно построенные на расстоянии до пяти миль (ок. 8 км) от ворот Сити, подлежали сносу, а их строители заключались в тюрьму. Срок давности по этому указу мог составлять до семи лет после окончания стройки. Материалы же следовало продать, а выручку употребить в пользу бедных. Кроме того, бездомным разрешалось селиться в любом доме, пустовавшем в течение пяти лет, – эту политику, благодаря которой одним выстрелом удалось убить двух зайцев, не грех бы возродить и сегодня. Попечительство короля распространялось и на общественное благоустройство. Смитфилдский рынок был вымощен камнем, а на пустыре Мурфилдс разбили сады. Строились водопроводы и фонтаны, восстанавливались больницы. Что касается какого бы то ни было нового строительства, оно должно было «окончательно и бесповоротно» прекратиться. О том, чтобы обуздать расточительность двора, не было упомянуто ни словом.

Мешало этим мерам то, что Яков все глубже погружался в долги. Вскоре он пристрастился к тем же самым «субсидиям», которые подорвали политику Елизаветы, обычная плата за лицензию на строительство теперь называлась штрафом. И очередь из землевладельцев, готовых эти штрафы платить, становилась все длиннее – в основном это были новые хозяева церковной собственности, получившие ее после упразднения монастырей. Они с лихвой окупали штрафы за счет провинциалов, прибывавших ко двору, и богатых жителей Лондона, желавших избежать (говоря словами современника, экономиста и врача Уильяма Петти[29])«копоти, пара и зловоний, выделяемых всем скопищем домов восточной его части»[30] (то есть Сити).

Первым в этой гонке был граф Солсбери, получивший в 1609 году лицензию на застройку своей земли вокруг Сент-Мартинс-лейн, к северу от нынешней Трафальгарской площади. Едва дома были построены, как король уже жаловался, что нечистоты стекают вниз по холму прямо к Уайтхоллу. Имена, которые носили члены рода Солсбери, увековечены в названиях нынешних Сесил-корт и Крэнбурн-стрит. Кроме того, граф Солсбери выстроил магазины на Стрэнде, взяв за образец здание Биржи, воздвигнутое Грешэмом в Сити. Стрэнд быстро превратился в Бонд-стрит[31] того времени.

Карл I (1625–1649), сын Якова, унаследовал отцовскую расточительность, что и привело в конце концов к государственной катастрофе. Лондон, теперь в значительной мере протестантский, прохладно отнесся к невесте короля Генриетте-Марии Французской. Она прибыла на церемонию коронации в 1626 году, когда ей было всего пятнадцать лет[32], в сопровождении свиты из двухсот священников и слуг; лошади, покрытые роскошными попонами, везли сундуки, нагруженные бриллиантами, жемчугами и расшитыми платьями. Королева немедленно отправилась в Тайберн помолиться за души католических мучеников, казненных при Тюдорах.

Взаимоотношения Карла с парламентом, в основном по денежным вопросам, становились все более напряженными; наконец в 1628 году парламент подал королю Петицию о праве[33] и более года отказывал ему в предоставлении денежных средств. Карл, в свою очередь, попытался взимать собственный налог – «корабельные деньги», однако их оказалось не так-то просто собрать. В результате «тирания»[34] продолжалась до кризиса 1640 года.

В течение всего этого периода нарастающих политических трений Лондон процветал. После застройки графом Солсбери земли выше церкви Святого Мартина-в-полях граф Бедфорд в 1630 году испросил разрешение строить дома на прилегающей территории, на месте бывшего монастырского сада к северу от Стрэнда. Тайный совет обязал его замостить и содержать в порядке улицу к северу от сада, известную как Лонг-экр, что Бедфорд счел справедливым только в том случае, если ему позволят взамен строить дома. Он не был другом королю, а, напротив, выступал за Петицию о праве и получил разрешение на застройку только после выплаты огромной суммы 2000 фунтов стерлингов (250 000 фунтов на сегодняшние деньги). При этом разрешение было дано с условием построить новую церковь и разбить площадь, причем и то и другое – по проекту инспектора королевских работ Иниго Джонса. Разъяренный Бедфорд якобы заявил Джонсу, что ему нужно здание «немногим лучше амбара», на что Джонс ответил, что это будет «самый красивый амбар в Англии».

Фасад церкви, действительно слегка напоминающей амбар, сегодня образует западную сторону площади Ковент-Гарден, спроектированной по образцу классических линий парижской площади Вогезов. Бедфорд с сознанием выполненного долга дал окружающим улицам названия в честь членов своей и королевской семей; отсюда Рассел-стрит, Джеймс-стрит, Кинг-стрит и даже Генриетта-стрит. Герцог попытался еще «подзаработать», сдавая в аренду территорию самой площади: она стала не просто общественным пространством, а плодоовощным рынком. Тем самым он серьезно подорвал стоимость недвижимости в районе, который вскоре превратился в район красных фонарей. Рынок сохранился до 70-х годов XX века.