Атараксия — от греческого существительного ataraxia — невозмутимость, отсутствие переживаний. В мир философии Демокрит ввел этот термин как определение господства разума над состоянием, как свободу души от страха боли и смерти. В меня же атараксию вогнал ржавый гвоздь, торчавший из доски старых строительных лесов. Вот уж точно — никогда не знаешь, где напорешься на истину.

Настеньке я не стал рассказывать эту историю. Приберег на будущее. Настенька собиралась писать научную работу по своей психологии, исследуя атараксию как стабильное долгосрочное состояние. Я же с удовольствием исполнял роль и исследуемого материала, и инструмента исследования. Полтора года спустя я все же поделился с ней «историей гвоздя»… в обмен на первый сексуальный опыт. Вернее, в благодарность за него. Больше мне дать ей все равно было нечего. К тому времени мы были достаточно близки, и секс стал естественным развитием отношений.

— Даже не знаю, почему я это делаю, — как-то созналась она. — Ты же еще…

Наверное, она хотела сказать «ребенок», но так и не сказала, потому что видела и чувствовала: я был кем угодно, но только не мальчиком. В свои четырнадцать, а потом в пятнадцать, когда наши отношения с Настенькой перешагнули границу последней близости, она ощущала во мне куда больше «взрослости», чем у всего зрелого мужского населения планеты.

Мы встречались с Настей вплоть до моего отбытия в армию, но на этом все и закончилось. Вернувшись, я не очень удивился, узнав о ее замужестве и годовалом сыне. Мы и не обещали любить друг друга вечно. Да и была ли она — любовь?.. Психологию Анастасия Михайловна оставила и никакой работы по исследованию стабильной атараксии не написала. А зря. Возможно, она смогла бы сложить все факты и наблюдения в единую систему и увидеть, как в кипящем бульоне человеческих эмоций, в этом алхимическом вареве выкристаллизовывается самородок неизвестного ранее сплава — совершенно новый психотип. Заметить и забить тревогу.

В любом социуме, будь то студенческая компания или рабочий коллектив, Кислый не мог существовать сам по себе. Он нуждался в людях, которые бы служили фильтрующим контуром на его каналах связи «Вселенная-индивид», являлись такой себе антивирусной программой в операционной системе «сознание Кислого», ограждающей своего хозяина от пагубного воздействия вредоносных информационных агентов. Потому что собственного мнения как по ключевым житейским вопросам, так и в проблемах общечеловеческих Кислый не имел. То есть иммунитет к социальным и моральным вирусам у него отсутствовал полностью. А стало быть, ему требовались ориентиры, к которым можно привязать цели своего существования, ему нужен был кто-то, кто мог бы авторитетно заявить: это читать можно и нужно, вот это смотреть категорически запрещается, на этом стоит заострить внимание, а то лучше выкинуть из головы etc. Мир, безумным вихрем круживший вокруг Кислого, был для него невероятно сложен и агрессивен, Кислый не был способен в одиночку ни разобраться в его хитросплетениях, ни противостоять его угрозам.

— Гвоздь, дай почитать что-нибудь.

— Бери.

— У тебя тут сотня книг, что взять-то?

— Да что хочешь, то и бери. Почти в отчаянии:

— Ну скажи, что мне надо?!

— Тебе стоит начать с Незнайки, но у меня его нет. Возьми Кинга, он тоже сказки писал.

Кислый внимательно читал книгу, а потом приходил поговорить со мной о прочитанном. То есть услышать мое мнение, чтобы с ним согласиться.

— Гвоздь, это… я прочитал.

— Поздравляю.

— Ну, это… как вообще?..

— Что вообще?

— Ну, книга!.. Ее, это… читают?

— Книга так себе. Но читают.

Кислый был безмерно навязчив и скучен до неприличия, но при этом вел себя тихо, вполне довольствуясь ролью неприметного актера заднего плана, а то и вовсе статиста. Он никогда не произносил тостов, не рассказывал анекдотов, не лез в споры и даже в безобидные дискуссии не встревал. В лучшем случае мог поддакнуть или вставить тихонько и невпопад односложную реплику, на которую все равно никто не обращал внимания. Все, что ему было нужно, — это ощущать себя частью коллектива, а такие понятия, как гордость, тщеславие, лидерство, были ему чужды. И дело тут не в страхе. Да, были вещи, которые пугали Кислого до смерти, но в основном он просто настолько не доверял самому себе, что элементарно не понимал, когда необходимо продемонстрировать твердость духа и крепость кулаков, а когда лучше придержать свое мнение при себе. Для драки ему не хватало кого-то, кто бы сказал «фас».

Как-то мы с ним напоролись на неприятную компанию, изрядно превосходящую нас количеством и процентным содержанием алкоголя в крови. Компания была настроена крайне недружелюбно, так что нам пришлось отходить с боем. Досталось нам тогда неслабо, но в той истории меня насторожило поведение Кислого: как только я понял, что без мордобоя не обойтись, а потому надо использовать шанс неожиданности первого удара и провел удачный апперкот в подбородок ухмыляющейся физиономии, Кислый как с цепи сорвался. Боец из него никудышный, но остервенение, с которым он кидался на противников, заставило их протрезветь и всерьез взяться за дело.

Вообще-то я собирался припустить со всех ног сразу после первого удара. Шансов победить у нас не было, а выгребать по мордасам просто так мне не хотелось. Я не видел смысла драться до последнего. Короче, я собирался дать дёру и так бы и сделал, если бы Кислый не ввязался в драку. Разумеется, Кислый меня не понял, а потому все испортил.

Всю дорогу домой, когда мы уже оторвались от преследования, Кислый заглядывал мне в глаза, ожидая одобрения своей воинственности, подтверждения того, что его реакция оказалась верной. Наконец я сжалился над ним, остановился, осмотрел его с головы до ног, сказал:

— Ты был просто красавец.

Глаза Кислого засияли, на губах заиграла счастливая улыбка, и он, чертов скупердяй, на радостях решился на безумно щедрый поступок: угостил меня пивом. Правда, самым дешевым.

Да, Кислый не торопился расставаться со своими кровно заработанными, если речь шла о том, чтобы поделиться приобретенным с товарищами. Это походило на какую-то патологическую, врожденную скупость. Куда он девал деньги и зачем они были ему нужны, никто не знал, потому что он их даже на себя почти не тратил. Одежду он покупал самую дешевую, питался в студенческих столовых, клубы и бары не посещал, а пить старался и вовсе на халяву, то есть за наш счет. Возможно, он просто складывал их в банку, довольствуясь и радуясь факту их существования.

Как-то я спросил его:

— Кислый, зачем тебе деньги? Что ты с ними делаешь?

— Ну… коплю.

— Для чего? — Мне и в самом деле было интересно, зачем зарабатывать деньги, если нет потребности их тратить. — Ты что, боишься, что на старости лет тебе пенсию платить не будут?

— Ну, это… Когда накоплю достаточно, стану человеком…