— Не хватало?..

— Резцов. Вот этих. — Доктор постучал себе по передним зубам испачканным кровью ногтем. — Другими словами, рот, укусивший его, был полон клыков.

Ночь тянулась, и Хок терял силы, пока наконец не свалился с агонизирующим стоном рядом со мной. Уортроп сидел снаружи, следил за своим необычным подопечным и поддерживал огонь в костре. Костер давал если не реальную, то хотя бы иллюзорную защиту от того, что могло таиться вне круга его благословенного света.

Скоро мой сосед по палатке перестал стонать и приятно замурлыкал, возможно, утешая себя на манер того, кто насвистывал бы в могиле, ту песенку следопытов, которую уже пел раньше:

J’ai fait une mâtresse y a pas longtemps.

J’irai la voir dimanche, ah oui, j’irai!

Милашка засела мне в сердце прочно…

В воскресенье ее я навещу, это точно!

Я очнулся от своей беспокойной дремы, когда кто-то потянул меня за сапог. Я вскрикнул и сел.

— Спокойно, Уилл Генри, это всего лишь я, — сказал монстролог. Он улыбался. Его лицо светилось от того же лихорадочного возбуждения, которое я наблюдал сотню раз. Он жестом показал, чтобы я вышел к нему. Мои легкие болели от холодного влажного воздуха, но мое сердце пело при виде искристых лучей золотистого света, пробивающегося через доброжелательно раскинутые ветви деревьев. Костер почти потух, на углях стоял кофейник, и из его носика томно поднимался пар. Доктор мягко похлопал меня по плечу и равнодушно спросил, как мне спалось.

— Очень хорошо, сэр, — сказал я.

— Почему ты врешь, Уилл Генри? Разве ты не слышал, что если человек врет по мелочам, то его никто не пожалеет, когда возникнет что-то серьезное?

— Да, сэр, — сказал я.

— Да, сэр. Снова это «да, сэр». Что я тебе об этом говорил?

— Да… — я запнулся, но отступать было некуда. — … сэр.

— Пойдем, я нашел подходящее место.

Подходящее место для чего? Я последовал за ним на несколько шагов в лес и увидел небольшую канаву, а рядом с ней нашу лопату.

— Закончи и поскорее, Уилл Генри. После этого можешь прервать свой пост. Если сержант Хок прав и не выдает желаемое за действительное, то до заката мы можем дойти до Песчаного озера.

— Мы его похороним?

— Нам было бы трудно нести его, и не годится оставлять его здесь под открытым небом. — Он вздохнул. На холодном воздухе от его дыхания изо рта вырывался пар. — Я надеялся, что при утреннем свете найду еще какие-то зацепки, но без надлежащих инструментов я мало что могу сделать.

— Что с ним случилось, сэр?

— Мы засвидетельствовали, что кто-то насадил его на сломанный ствол тсуги, Уилл Генри, — сухо сказал он. — А теперь пошевеливайся! И помни: тот, кто хочет полакомиться плодами, должен забраться на дерево.

А еще есть другая мудрость: когда есть много рук, то и работа спорится, думал я, пошевеливаясь с лопатой. Ее ручка была вдвое короче, чем у обычной лопаты, почва была каменистой и плохо поддавалась, у меня на ладонях скоро появились мозоли, а между плеч засела тупая боль. Я слышал, как на стоянке спорят мои спутники — должно быть, Хок проснулся, — их бесплотные голоса с эфемерным звоном разносились по лабиринту залов этого древесного собора.

Некоторое время спустя я увидел, как они ковыляют ко мне между деревьев с телом бедного Ларуза: сержант держал его за верхнюю часть, а Уортроп за ноги. Хок, которому из-за узости прохода пришлось идти спиной вперед, поскользнулся на мокрой от росы земле, потерял равновесие и упал, потащив за собой тело вбок и вниз, тогда как доктор остался стоять. Рана, нанесенная доктором накануне ночью, с тошнотворным хрустом разошлась, и труп развалился надвое. Верхняя половина оказалась у Хока на коленях, а голова с копной рыжих у волос — у самой его шеи, открытый рот прижался под челюсть сержанта в непристойной пародии на поцелуй. Хок бросил торс, поднялся и резко отругал Уортропа за то, что тот не опустился вместе с ним.

Честь упокоить мертвого проводника выпала мне, как обладателю единственной лопаты. Хок потерял терпение, ему до безумия хотелось покинуть эту часть леса. Опустившись у могилы на колени, он горстями сгребал в нее землю, бормоча под нос ругательства. Потом привалился спиной к стволу дерева и начал задыхаться совершенно непропорционально затраченным усилиям.

— Кто-нибудь должен что-то сказать, — заявил он. — Нам есть что сказать?

Похоже, не было. Доктор с отсутствующим видом стирал с плаща налипшие кусочки внутренностей. Я ковырял кончиком лопаты землю.

Хок отрешенно прочитал молитву Аве Мария. Меня поразило, что в его устах из слов был выхолощен всякий смысл:

— Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою…

В зарослях что-то зашуршало. На нас смотрела большая ворона, черная и блестящая, как обсидиан, с черными, горящими любопытством глазами.

— Благословен плод чрева Твоего…

Из тени выпрыгнула еще одна ворона. Потом еще одна. И еще одна. Они неподвижно стояли на своих голых ногах, и на нас смотрели четыре пары бездонно-черных бездушных глаз. Из кустов появились еще, я насчитал чертову дюжину ворон. Молчаливое скопление, делегаты от запустения, пришедшие отдать дань уважения.

— Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей.

Закончив, Хок начал плакать. Монстролог — и вороны — плакать не стали. Когда мы ушли, птицы устроили свой обряд. Обернувшись, я увидел, как они прыгают по импровизированной могиле, склевывая ошметки внутренностей, которые Уортроп стряхнул со своего плаща.

Наскоро позавтракав сухим печеньем и горьким кофе, мы снялись со стоянки. Хотя обоим мужчинам очень хотелось сделать последний переход до Песчаного озера, они сочли необходимым обследовать лес при свете дня, так что мы в течение часа бродили в поисках улик, которые могли бы помочь разгадать загадку нашей ужасной ночной находки. Мы ничего не нашли — ни следов, ни клочков одежды, ни вещей, ни свидетельств какого-либо человеческого присутствия. Словно Пьер Ларуз просто свалился с неба и так неудачно приземлился.

— Это невозможно, — задумчиво сказал наш проводник, стоя у сломанного ствола тсуги.

— Это случилось, следовательно, это возможно, — ответил монстролог.

— Но как? Как он сумел поднять тело на восемь футов над землей — если только на чем-нибудь не стоял? А если стоял, то на чем? Я думаю, их было не меньше двух, может, больше. Трудно представить, что у этой истории всего один автор. Но еще больше беспокоит не как это было сделано, а почему? Если бы мне понадобилось убить человека, я бы не стал себя утруждать, сдирая с него кожу и насаживая на кол. Зачем было делать это?

— Похоже, здесь есть ритуальный аспект, — сказал Уортроп. — Автор, как вы его назвали, мог хотеть чего-то символического.