– Вы что, думаете… – начала Лида, с трудом заставивповиноваться пересохшее горло, но закончить не удалось: лифт остановился, иРыжий снова угрожающе махнул рукавом, как та Василиса Прекрасная на царскойпирушке. Никаких лебедей и озер из рукава, разумеется, не явилось – высунулсятот же нож, и Лида благоразумно решила оставить срывание всех и всяческих масокна потом.

Площадка четвертого этажа тоже пустовала, и никто не помешалСерому оглядеться, подойти к серой двери сейфового типа и вставить в прорезь туметаллическую пластиночку, которую отняли у Лиды.

При взгляде на дверь она ощутила странное чувство, будто ужевидела ее раньше. Может, пресловутое дежа-вю? Или не менее пресловутый обменинформацией между близнецами – помимо их воли, бессознательный? Но тут же впамяти всплыла еще одна такая же дверь – не с номером четырнадцать, как здесь,а с номером девятнадцать. Ну конечно! Теперь понятно, откуда у Соньки денежкина такое дороженное сооружение! Любовничек расстарался! Наверное, одновременнообезопасил и себя, и подругу.

Отчего-то это открытие еще больше взбесило Лиду, хотя кудауж, казалось бы, больше?! И она снова начала, трясясь уже не столько от страха,сколько от злости:

– Да вы что думаете, я кто? Я…

Рыжий вроде бы и не размахивался, и лицо его при этом невыражало особенной ярости, и ударил он не очень-то сильно, однако в следующиймиг Лиде почудилось, что все ее внутренности обожгло огнем. Она дажеобеспамятела от боли на какую-то секунду, потом ее пронзила мысль: «Он ударилменя ножом! Он меня зарезал!»

Ноги подкосились, но Рыжий крепко подхватил ее под локоток ивыволок из лифта. Тотчас ее втолкнули куда-то, где царил полумрак, прохлада ипахло псиной, и Лида почувствовала, что боль постепенно вытекает из нутра, а вголову возвращаются мысли. Она разжала обхватившие живот руки и с облегчениемобнаружила, что они не окровавлены. Значит, ее просто ударили кулаком, а неножом. Слезы навернулись от счастья, и она с новой силой принялась открыватьглаза своим супостатам:

– Я не Соня! Вы ошибаетесь, я не Соня, а Лида!

Что характерно, ее как бы и не слышали. Серый деловитонашарил на стенке выключатель и зажег свет, выставив на обозрение теснуюприхожую, вдобавок завешанную всяческими плащами и куртками, заставленнуюразнообразной, почему-то сплошь грязной мужской обувью. Серый двинулся вперед,расшвыривая, будто футболист, назойливо лезшие под ноги башмаки. А Лида вдругвспомнила, как родители (разумеется, приемные!), бывшие заядлыми грибниками,когда-то, еще в розовой Лидиной юности, заманили ее с собой в одну из поездок.Встали ни свет ни заря, потом пилили на электричке куда-то черту на рога, потомеще пешком тащились столько, что у Лиды начали подкашиваться ноги, и вотнаконец мама Аня с молитвенным, восторженным выражением обвела взором леснуюопушку, воскликнув: «Вот оно, наше место! По-моему, здесь сосредоточена сутьвсех грибов мира, такая прагрибница, праматерь грибов!» Она любила иногдапроизносить высокопарные выражения, от чего у Лиды, вообще не выносившейникакой вычурности, становилось кисло во рту. Откровенно косоротясь, онаокинула взглядом полянку. Да уж… Похоже, грибы здесь нарочно высаживали, какцветочную рассаду на клумбу. Шагу не ступить, честное слово, кругом сплошьтемно-коричневые и темно-рыжие шляпки! Мама Аня еще обводила «прагрибницу»умиленно-хищным взором, а папа Дима уже встал в идиотскую позу классическогогрибоискателя – ноги на ширине плеч, плечи согнуты, в правой руке зажаткухонный ножик с обломанной рукояткой, на локте левой висят две корзинки, днокоих устлано мягкими лопуховыми листьями, – и сделал первый шаг к счастью. Итут вдруг на Лидочку что-то нашло: она стала бегать по опушке, расшвыриваяногами эти мокрые шляпки, слыша влажное, чуть уловимое хрупанье толстых грибныхножек и давясь запахом особой, подземной, почти могильной сырости, какая всегдасопровождает грибы. Родители и ахнуть не успели, как половина «прагрибницы»оказалась вытоптана! К счастью, второй половины с лихвой хватило, чтобынаполнить все шесть литвиновских корзин, так что Лидочку не особенно и бранили,посчитав такое ее поведение особенностями переходного возраста, в каком онатогда пребывала.

Черт его знает, почему сейчас вспомнилась эта чушь. Тожемне, ассоциативное мышление!

– Тихо ты! – зашипел Рыжий, толкая футболиста Серого вспину. – Не шуми! Набегут еще соседи. И обувь сними, а то здесь потолкикартонные. И ты, подруга, разувайся, колотишь своими копытами, как лошадь.

Лида умела понимать уроки жизни с полуслова: Рыжий толькобровью повел угрожающе, а Сонькины красные босоножки уже свалились с Лидиныхног. Мгновение чисто физического облегчения от того, что она, наконец, без этихподставок, – и тотчас дикое, неодолимое ощущение брезгливости стиснуло горло:пол грязнющий, весь в песке и пыли, по нему в болотных сапогах ходить надо, ане босиком! Но Лида не посмела ослушаться, когда Рыжий тычками погнал ее вкомнату – в отличие от прихожей, большую и просторную, но тоже захламленную иомерзительно грязную. Окна серые, не мытые, может быть, с самой постройки дома– это особенно видно на просвет, потому что в них искоса заглядывают лучизаходящего солнца. На отличной мебели – отнюдь не итальянский дороженныйширпотреб, а настоящий дубовый гарнитур начала века, русский модерн! – толстыйслой пыли. Фарфоровые безделушки на комоде тоже пыльные, грязные. Кое-где видныследы пальцев – наверное, их все же не просто так купили и забыли, апереставляют иногда с места на место, скажем, для того, чтобы освободить накомоде пространство для большого подарочного набора мужского парфюма «LouisXIV». Такой Лида видела только в телерекламе, цена – фантастическая. Да,похоже, Сонькин кавалер в жизни не бедствует и, хоть грязнуля редкостный,собрал у себя много не просто дорогих, редких, а совершенно уникальных вещей.

А картины-то, картины! Это не наивные копии или календарныевырезки, как в комнате Сони. Это подлинники – потемневшие от времени, чумазые,лишенные ласки реставратора, но подлинники, пусть и неизвестных авторов. Сомов,что ли? Нет, какой-то эпигон. Жаль, что не Серебрякова…

Забыв, где она и что с ней, Лида оглядывалась с почтидетским, восторженным выражением. Так, а это что за облупленная черно-краснаядоска с тускло-золотым пятном посредине? Господи… мерещится ей, или это и в самомделе «Огненное восхождение пророка Илии с 16 клеймами жития»?Ростовско-суздальское письмо, XIV век?! Нет, конечно, быть того не может, этопозднейшая копия, но все равно – как максимум конец XVII века. Тоже не котначихал, знаете ли…

Интересно, откуда молдаванистый Евгений натащил все это всвою берлогу? Скупал потихоньку-помаленьку? А такое впечатление, что изряднопограбил местный художественный музей, известный, кстати сказать, своимисобраниями. Но он совсем не похож на тонкого ценителя, ой, нет. Тогда кто женаводил его на сокровища?