Джейсон попросил еще один джин. Он доволен, необычайнодоволен собой, хотя не художник, а всего лишь ценитель искусства. Зато какойценитель. А Пушкин – непревзойденный поэт! Джейсон обожал Пушкина. Некрасова,Достоевского и всяких Чеховых терпеть не мог, а вот Пушкина и Тургенева ставилнеобычайно высоко и читал только в подлиннике – что стихи, что великолепныетургеневские романы.

Тогда он и заподозрить не мог, что его страсть к романамвеликого русского писателя нанесет ему самую чувствительную сердечную рану вжизни.

* * *

– Мама дорогая! – изумился Валера и замер, сунув руку подмышку, словно намеревался почесаться – да и забыл об этом. – Снится мне, чтоли?..

Что характерно, и у Пирога Петюни глаза сделались такие жевытаращенные, а рот смешно приоткрылся. Струмилин обернулся, чувствуя, какнеприятно захолодел затылок: хуже нет, когда кто-то смотрит тебе в спину, а тыне знаешь кто.

Они, все трое, сидели за покосившимся деревянным столиком,установленным в оградке Костиной могилки: Пирог и Валера на лавочке, аСтрумилин, бывший статью покрепче, обрел в единоличное пользованиепластмассовый ящик из-под бутылок, завезенный на кладбище, наверное,какой-нибудь безутешной компанией и по сю пору валявшийся в кустах. Сидеть нанем оказалось не слишком удобно, только после третьей или четвертой стопкиСтрумилин пообвыкся, однако сейчас, резко повернувшись, едва не слетел сосвоего седалища и счел за лучшее встать.

И сразу увидел ее. Она шла, лавируя меж близко смыкавшихсяоград, иногда поворачиваясь боком и еле протискиваясь, изгибаясь при этом всемтелом. Ветер, солнечный августовский ветер, не утихавший весь день, налеталсильными порывами ей навстречу, так что тонкое серое одеяние обнимало тело.Просторный шелковый жакет вился за спиной, словно черные крылья. И бледно-золотаяпряжа волос летела по ветру.

Девушка приостановилась, вскинула руки и раздраженно поймалаволосы. Мгновенным движением закрутила их в жгут и чем-то там закрепила. Всеэто время она стояла полубоком к Струмилину, и тот смотрел на ее высокоподнявшуюся грудь и ткань, облившую бедра.

«Ого!» – захотелось ему сказать. Ничего больше – только этоодобрительное «ого!». Но он, конечно, промолчал.

Девушка опустила руки, сделала еще шаг – и кажется, толькотеперь заметила трех мужчин, расположившихся в могильной оградке.Приостановилась, вгляделась… При виде Валеры по лицу ее пробежала судорога, привзгляде на Пирога губы сердито поджались, и было мгновение, когда Струмилинуказалось, что она сейчас развернется и уйдет, однако в это мгновение онавстретилась с ним глазами.

Струмилин невольно прищурился. Девушка смотрела на негоочень пристально, испытующе, даже как бы недоверчиво. Помедлила еще – а потомрешительно двинулась вперед и через несколько шагов оказалась у калитки. Лицонеприветливое, замкнутое, и голос звучал недобро:

– Давно обосновались?

Серые глаза скользнули по пластмассовым стопкам и бутылкам:две на столе, еще одна, пустая, под столом (это Костина привычка – сразуубирать пустую тару, говорил, плохая примета, когда порожние бутылки на столе,у него все и научились порядку), по кольцу небрежно накромсанной копченойколбасы, ломтям ноздреватого белого хлеба и розовым сахарным помидорам –немудреной закуске.

– Вижу, давненько. Ладно, посидели – и хватит. Собирайтесвое барахлишко, да поскорее. Я подожду.

Она демонстративно отвернулась, так резко мотнув головой,что небрежно затянутый жгут волос развязался, и она вновь вскинула руки, началасновать в светящихся прядях проворными пальцами, заплетая их в тугую недлиннуюкосу.

Струмилин смотрел на ухо с покосившейся сережкой: камушекзеленый, прозрачный, просвечивал на солнце, и ушко тоже словно бы просвечивало,такое оно розовое и маленькое…

Валера сильно выдохнул сквозь зубы, и до Струмилина внезапнодошло, на кого он так загляделся.

– Сонька! – подтверждая догадку, зло прохрипел Валера. –Какого черта?..

Она обернулась.

– То есть?! Я что, не имею права прийти на могилусобственного мужа в годовщину его смерти? Это вас я должна спрашивать, какогочерта вы устроили здесь весь этот бардак? Другого места не нашлось?

– Бардак? – Валеру они называли между собой Электровеником –он заводился даже не с пол-оборота, а всего лишь с четверти. – Конечно, тебелучше знать, шлюха!

– Эй, эй… – предостерегающе сказал Струмилин, однако Валератак дернул худым плечом, что стало ясно: его уже не остановить.

Пирог озабоченно покачал головой: он тоже понимал, чтомогила друга – не лучшее место для выяснения отношений с его распутной женой,однако Валера всегда был ближе их всех к Косте, у него на глазах прошли дваэтих последних года – самые несчастные, по его уверениям! – именно ему Костяпоказал те роковые фотографии, и Веник с этих пор считал себя как быдушеприказчиком товарища.

Ох, не очень здорово выполнял он свои обязанности! Костяясно дал понять, что не хочет, чтобы тревожили его жену, однако, по всемувидно, чуть ли не весь Северолуцк знал, кто загнал в гроб Аверьянова. Знал небез помощи неутешного друга Валеры…

Можно себе представить, что он сейчас наговорит!Электровеник всегда на диво несдержан в речах, расхожее выражение: «Словомубить можно» – для него лишено какого бы то ни было смысла. Да Костяперевернется в гробу, это точно!

Неужели Валера забыл, о чем рассказывал только что? КогдаКостя – пьяный, сбитый с ног, потерявшийся от свалившегося на него позора –пришел к нему и принес эти жуткие фотографии, он показал их только Валере – иникому другому. И, отравившись, не разложил снимки веером рядом с собой, чтобывсем и каждому стала ясна причина его самоубийства! И в записке не написал,вроде того героя Вересаева: «Загубила ты мою жизнь, проклятая баба!» Вообще неоставил он никаких записок. И если это в самом деле самоубийство, Костя хотел,чтобы оно выглядело как несчастный случай.

Валера получил те фотографии по почте спустя несколько днейпосле похорон. Вернее, обнаружил в своем почтовом ящике, где они, наверное,пролежали несколько дней: поскольку никаких газет Валера уже много лет невыписывал, ящика практически не открывал и заглянул туда просто случайно.

Струмилин лично считал, что сам Костя и сунул тудафотографии, еще когда уходил от дружка. Нарочно. Не хотел, чтобы их нашли унего дома. Хотя с другой стороны, он мог их просто уничтожить…