после глотка ему сразу стало хорошо. Он словно ожил. Приятный пот прошиб его, и Гиллиген убрал пустой стакан. — Мэгон, одетый, но без пояса, сидел у стола. Гиллиген исчез за дверью, и Лоу встал, пошатываясь, но вполне отрезвев. Он выпил еще. В ванной зашумела вода, и Гиллиген, вернувшись в комнату, коротко сказал:

— Молодчага!

Потом втолкнул Лоу в ванную:

— Ныряй, ас, — сказал он.

Лоу чувствовал нежные колкие иглы струи, обжигающей плечи, смотрел, как серебряный покров воды без конца соскальзывал с тела, вдыхал запах мыла, а за стеной была ее комната, и она сама, высокая, ало-бело-черная, прекрасная. «Сейчас же скажу ей все», — решил он, безжалостно растирая свое твердое молодое тело грубым полотенцем. Разогревшись, он почистил зубы, пригладил щеткой волосы, потом выпил еще глоток, под спокойным, ушедшим внутрь взглядом Мэгона и вопросительным — Гиллигена. Он одевался, слыша, как она ходит по своей комнате. «Может, думает обо мне», — мелькнула мысль, и он торопливо застегнул куртку.

Он встретил добрый, рассеянный взгляд офицера, и тот сказал:

— Как вы себя чувствуете?

— Как после первого самостоятельного вылета — отлично! — сказал он. Ему хотелось петь. — Да, кажется, я вчера вечером забыл свою фуражку у нее в номере, — сказал он Гиллигену. — Пойти разве забрать?

— Вот она, твоя фуражка, — недобрым голосом сказал Гиллиген, подавая ее.

— Хорошо. Тогда мне просто надо с ней поговорить. Не возражаешь? — сказал курсант Лоу, вычищенный, принаряженный, воинственный.

— Что вы, генерал! Прошу вас! — с готовностью согласился Гиллиген. — Разве она может отказать спасителю своей страны? — Он постучал в дверь соседней комнаты: — Мисс Пауэрс!

— Что? — глухо ответил ее голос.

— С вами желает поговорить генерал Першинг… Да, конечно… В полном порядке. — Он повернулся кругом, открыл двери: — Входи, ас!

Уже ненавидя его, Лоу старался не замечать, как он подмигнул ему, и вошел. Она сидела в постели, на коленях стоял поднос с завтраком. Она была еще не одета, и Лоу деликатно отвернулся. Но она безмятежно сказала:

— Привет, курсант. Как сегодня воздух?

Потом показала на стул, и Лоу придвинул его к кровати, настолько стараясь не смотреть на нее, что его напряжение стало заметным. Она посмотрела на него беглым взглядом и предложила кофе. Подбодренный виски, выпитым на пустой желудок, он вдруг почувствовал голод и взял чашку.

— Доброе утро, — с запоздалой вежливостью сказал он, стараясь казаться старше своих девятнадцати лет. (И почему девятнадцатилетние стыдятся своего возраста?)

«Обращается со мной, как с ребенком, — подумал он обиженно и, набираясь храбрости, все смелее смотрел туда, где угадывались ее плечи, и с любопытством думая, есть ли на ней чулки. — Почему я ничего не сказал, когда вошел? Надо бы сказать что-нибудь легкое, интимное. Послушайте, с первого взгляда моя любовь к вам была… как моя любовь… как будто моя любовь к вам… О господи, зачем я столько выпил вчера! Я бы ей давно сказал: «Моя любовь к вам… моя любовь, как будто… моя к вам… любовь к вам…» И он смотрел на ее руки, когда от движения спустились широкие рукава халата, и говорил — да, он рад, что война кончилась, — и рассказывал, что налетал сорок семь часов и через две недели получил бы крылья и что мать ждет его в Сан-Франциско.

«Обращается со мной, как с ребенком», — думал он в отчаянии, глядя на покатые плечи, на то место, где угадывалась грудь.

— Какие у вас черные волосы, — сказал он, и она спросила:

— Лоу, когда вы уедете домой?

— Не знаю. А зачем мне ехать домой? Хочется сначала увидеть страну.

— А что скажет мама? — Она посмотрела на него.

— Мало ли что, — сказал он небрежно. — Знаете, какие они, женщины, вечно надоедают.

— Лоу! Откуда вы все знаете? Даже про женщин? Вы женаты?

— Чтоб я — женат?! — воскликнул он, не заботясь о стиле. — Чтоб я — женатый? Ну, нет, знаете! Конечно, девчонок у меня уйма, но жениться? — Он испустил короткий, неестественно бодрый смешок. — Почему вы так решили?

— Сама не знаю. Вы такой… такой опытный, хотя бы с виду.

— О, это летная служба. Вы на него, там, поглядите.

— Вот оно что! Да, я по вас вижу. Наверно, вы тоже стали бы героем, если бы пришлось столкнуться с немцами?

Он только взглянул на нее, как побитый щенок. Вот она опять, эта глупая, унылая обида.

— Простите! — торопливо, очень искренне сказала она. — Я не то думала: ну, конечно, вы бы стали героем. Вы же не виноваты. Вы все сделали, что могли, я это чувствую.

— Бросьте! — сказал он обиженно. — Что вы, женщины, понимаете? И ничуть я не хуже летаю, чем те, что попали на фронт, и вообще я не хуже их. — Он сидел, помрачнев, под ее взглядом. Потом поднялся. — Слушайте, а как вас, в сущности, зовут?

— Маргарет, — сказала она. Он подошел к ее постели, но она сразу остановила его: — Еще кофе, да? Но вы не взяли свою чашку. Вон она, на столике.

Не успев подумать, он вернулся к столу, принес чашку, получил кофе, которое ему было не нужно. Он чувствовал, что остался в дураках, и, по молодости лет, обиделся. «Ну, погоди же, — пригрозил он мысленно и сел на место, недовольный и злой. — К чертям их всех».

— Я вас обидела, да? — сказала она. — Но мне так нехорошо, Лоу, а вы хотели объясняться мне в любви.

— Почему вы так решили? — спросил он обиженно и мрачно.

— Сама не знаю. У женщин на это чутье. А я не хочу, чтобы мне объяснялись в любви. Гиллиген уже пробовал.

— Гиллиген? Да я убью его, если он будет к вам приставать!

— Нет, нет, он вовсе не приставал ко мне, и вы тоже. Я даже была польщена. Но вы-то почему решили объясняться мне в любви? Вы об этом думали, когда шли сюда?

С мальчишечьим пылом Лоу сказал:

— Нет, я еще в поезде о вас думал, с первой минуты. Только я вас увидел — сразу понял: эта женщина создана для меня! Скажите правду: вам он больше нравится, больше, чем я, за то, что у него крылья и этот шрам?

— Да нет же, конечно, нет! — Она посмотрела на него, подумала. — Мистер Гиллиген сказал, что он умирает.

— Умирает? — повторил он. И еще раз: — Умирает?

Как этот человек во всем, на каждом шагу его обставлял! Мало ему, что у него есть крылья и шрам — он еще умирает!

— Маргарет! — сказал он с таким отчаянием, что ее внезапно охватила жалость. — Маргарет, неужели вы в него влюблены? (Он знал: будь он женщиной — он непременно бы