ее, и поезд помчался дальше, в предвечернем свете. (Конечно, дело идет к вечеру, говорили наручные часы курсанта Лоу. Какой там штат — неизвестно, но день на исходе. День ли, вечер, утро или ночь — офицеру было безразлично. Он спал.)

— Вот старая сука! — сказал Гиллиген шепотом, стараясь не разбудить его.

— Смотрите, как у него лежит рука, — сказала молодая женщина, возвращаясь. Она сняла его высохшую руку с колена. («И рука — тоже», — подумал Лоу, увидев искривленные кости под сморщенной кожей.) — Бедный, какое страшное лицо! — сказала она, поправляя подушку.

— Тише, мэм! — сказал Гиллиген.

Она не обратила на него внимания. Гиллиген, боясь, что лейтенант сейчас проснется, все же сдался, замолчал, и она продолжала:

— Далеко он едет?

— Он из Джорджии, — сказал Гиллиген.

Понимая, что она не случайно зашла к ним в купе, он и курсант Лоу встали. Глядя на ее изысканную бледность, на черные волосы, на алый рубец рта и гладкое темное платье, Лоу чувствовал юношескую зависть к спящему. Она скользнула по Лоу беглым взглядом. Какая отчужденность, какая сдержанность. Совсем не обращает внимания.

— Один он домой не доедет, — убежденно сказала она. — Вы оба с ним поедете, да?

— Конечно, — заверил ее Гиллиген.

Лоу очень хотел что-нибудь сказать, что-нибудь такое, чтоб она запомнила его, такое, чтобы покрасоваться перед ней. Но она смотрела на стаканы, на бутылку, которую Лоу, как дурак, прижимал к себе.

— А вы тут неплохо живете, — сказала она.

— Лекарство от змеиных укусов, мисс. Угодно с нами?

Завидуя смелости Гиллигена, его находчивости, Лоу смотрел на ее губы. Она поглядела в глубь вагона.

— Пожалуй, можно, если у вас найдется чистый стакан.

— Конечно, найдется. Генерал, позвоните.

Она присела рядом с лейтенантом Мэгоном. Гиллиген и Лоу тоже сели. Она казалась… нет, она была молодая: наверно, любит танцевать, и в то же время она казалась немолодой — словно все уже испытала. «Замужем, и лет ей двадцать пять», — подумал Гиллиген. «Ей лет девятнадцать, она ни в кого не влюблена», — решил Лоу. Она взглянула на Лоу.

— Где служите, солдат?

— Курсант летной школы, — покровительственно процедил Лоу. — Военно-воздушные силы. («Нет, она девчонка, только вид у нее взрослый».)

— А-а. Ну, тогда, конечно, вы с ним. Он ведь тоже летчик, правда?

— Видите — крылья, — ответил Лоу. — Британские Королевские воздушные силы. Неплохие ребята.

— Что за черт, — сказал Гиллиген. — Да он же не иностранец.

— Вовсе не надо быть иностранцем, чтобы служить в британских или французских войсках. Вспомните Лафбери. Он был у французов, пока мы не вступили в войну.

Девушка посмотрела на него, и Гиллиген, никогда не слыхавший о Лафбери, сказал:

— Кто он там ни есть, он молодец. Для нас, во всяком случае. А там пусть будет кем хочет.

Девушка подтвердила:

— Да, конечно.

Появился проводник.

— Как тут кэп? — спросил он ее шепотом, скрывая удивление, как принято у людей его расы.

— Ничего, — сказала она. — Все в порядке.

Курсант Лоу подумал: «Наверное, она здорово танцует».

Она добавила:

— Он в хороших руках, эти джентльмены очень заботливы.

«Какая смелая! — подумал Гиллиген. — Видно, тоже хлебнула горя».

— Скажите, можно мне выпить у вас в вагоне? — спросила она.

Проводник внимательно изучал ее лицо, потом сказал:

— Конечно, мэм. Я принесу свежего эля. Вы за ним присмотрите?

— Да, пока я тут.

Он наклонился к ней:

— Я сам из Джорджии. Только давно там не был.

— Правда? А я из Алабамы.

— Вот и прекрасно. Землякам надо друг за друга стоять, верно ведь? Сию минуту принесу вам стакан.

Офицер не просыпался, встревоженный проводник старался не шуметь, и они сидели, пили и разговаривали приглушенными голосами. Нью-Йорк перешел в Огайо, Огайо стало бесконечной вереницей одинаковых бедных домишек, откуда одинаковые мужчины выходили и входили в одинаковые калитки, покуривая и сплевывая. Уже промелькнуло Цинциннати, и от прикосновения ее белеющей в полумраке руки, он легко проснулся.

— Приехали? — спросил он.

На ее руке — гладкое золотое кольцо. Другого кольца нет. «Наверное, заложила, — подумал Гиллиген. — Но с виду она не бедная».

— Генерал, достаньте фуражку лейтенанта.

Лоу перелез через колени Гиллигена, а Гиллиген сказал:

— Наша старая знакомая, лейтенант. Познакомьтесь с миссис Пауэрс.

Она взяла руку офицера, помогая ему встать. Появился проводник.

— Дональд Мэгон, — заученным тоном сказал офицер.

Курсант Лоу вернулся вместе с проводником, они несли фуражку, палку, куртку и два походных мешка. Проводник помог офицеру надеть куртку.

— Я принесу ваше пальто, мэм, — сказал Гиллиген, но проводник опередил его.

Ее пальто было мохнатое, плотное, светлого цвета. Она небрежно накинула его. Гиллиген и Лоу собрали свое «вещевое довольствие». Проводник подал офицеру фуражку и палку, потом вышел с его вещами. Она посмотрела ему вслед.

— А где же мои чемоданы?

— Сейчас, мэм! — крикнул ей проводник через головы и плечи пассажиров. — Несу ваши вещи, мэм!

Он принес вещи и ласковой темной рукой помог офицеру спуститься на перрон.

— Помогите-ка лейтенанту! — начальнически приказал кондуктор, но офицер уже стоял на перроне.

— Вы его не оставите, мэм?

— Нет, я его не оставлю.

Они пошли вдоль платформы, и курсант Лоу оглянулся. Но негр-проводник уже ловко и споро помогал другим пассажирам. Как видно, он совсем позабыл о них Курсант Лоу отвел взгляд от проводника, занятого чемоданами и собиранием чаевых, и, взглянув на офицера, в куртке, с палкой, увидел, как безвольно сдвинулась фуражка с изуродованного лба, и невольно с удивлением подумал, что такое человек.

Но все скоро позабылось в мягком умирании вечера, на улице среди каменных домов, под фонарями, в чьем отсвете силуэтом выступали фигуры Гиллигена в мешковатой форме и девушки в мохнатом пальто, когда они входили в высокие двери отеля, держа под руки Дональда Мэгона.

3

Миссис Пауэрс лежала в постели, ощущая свое вытянутое тело под чужими одеялами, слыша ночные звуки отеля, приглушенные шаги в немых, устланных коврами коридорах, сдержанный звук открывающихся и закрывающихся дверей, пульсирующий где-то двигатель — звуки, которые обладают везде странным свойством усыплять и успокаивать, но мешают спать, когда слышишь их ночью в гостинице. Голова и тело, согреваясь от привычной близости сна, как-то пустели, а когда она свернулась калачиком, прилаживаясь ко сну, все вдруг наполнилось знакомой, тревожной тоской.

Она думала о своем муже, погибшем таким молодым во Франции, и в ней снова подымалась досада и обида на бессмысленную выходку пустельги судьбы: как можно было выкинуть такую глупейшую шутку? Именно тогда, когда она спокойно решила, что они только воспользовались всеобщей истерикой, чтобы дать друг другу мимолетную радость, именно тогда, когда она спокойно решила, что лучше им разойтись, пока еще