У стены стояла дворничиха в фартуке поверх пальто. Она макала в ведро серую тряпку. На старой штукатурке расплывалось влажное пятно. Прежняя дворничиха погибла при обстреле. Сперва украла хлебные карточки у умерших жильцов, потом вещи, потом вселилась в пустую комнату получше. А потом тоже умерла.

Женщина ожесточенно терла стену. Большое тело громоздилось над коротенькими ножками, меленько переступали короткие сапожки. «На голубя похожа», – подумала про нее Таня. Усмехнулась: «Мне сейчас все на голубей похожи. На голубей и мышей. Некоторые на крыс».

Новая дворничиха будто почуяла Танины мысли. Подозрительно покосилась на нее. От тряпки валил пар.

– Тебе кого?

– Просто смотрю.

Таня задрала подбородок, разглядывая дом.

Тогда почти все окна в доме были заклеены бумагой или закрыты фанерой: стекла вынесло, когда Ленинград бомбили и обстреливали. Сейчас в голых стеклах дрожало небо – серое, зимнее, низкое.

Даже снег был не такой. Тогда он, казалось, лег навсегда. Улицы превратились в муравьиные тропинки среди арктических сугробов. Теперь – был вялым, липким, следы на тротуаре сразу темнели и наливались водой.

Из арки вышла женщина. Глянула на Таню мельком. Не узнала, свернула, чавкая по снежной жиже, пошла по тротуару туда, где попирали постамент гигантские черные ступни, а еще дальше угадывалось зияние площади. Таня ее тоже не узнала. Она никого не узнавала. Все их прежние соседи умерли зимой.

Последний адрес, который Шурка и Бобка еще могли знать.

Вот их бывшие окна. Два справа – комната большая. Над одним подпалина: там была выведена труба железной печки.

А стекла вставлены новые. В них блестело небо. В комнате теперь кто-то жил.

Женщина все терла стену. «Дворничиха! – сообразила Таня. – Она знает всех жильцов».

Таня подошла. От тряпки, от влажного пятна на стене, от красных рук женщины валил пар.

«Срут и срут, – бормотала она под нос. – Гадят и гадят. А я мой».

Она тоже любила этот город, всей душой. Только душа у нее была слепая, немая, скрюченная – и не умела выразиться иначе.

– Извините, – сказала Таня.

– Ой! – подскочила на месте женщина-голубь. Лягнула ногой ведро. Оно опрокинулось. В снегу вмиг появилось большое дымящееся черное пятно – как будто асфальт лизнуло горячим языком.

«Черт. Я все еще хожу, как кошка», – поняла Таня.

– Простите! – подняла ведро. – Я не хотела напугать!

Женщина сердито вырвала дужку у нее из рук:

– А я и не боюсь! Шастают тут…

Тане показалось, что она встречала эту женщину раньше. Давно. Еще до всего. Но может, просто много таких ходило по городу. Это был и их город тоже.

– Простите, а кто сейчас живет вон там? – Таня показала на окна.

Лицо у женщины стало свинцовым. А глазки – опасными. «Не голубь, – поправилась Таня. – Крыса». Такой взгляд она видела только у крыс, загнанных в угол.

– А что?

Таня подавила желание полоснуть когтями.

– Ничего, – пробормотала. Она хотела быть вежливой.

– Ну ничего, так и вали отсюда.

Таня проглотила и желание перекусить ей артерию на горле.

– Просто думала, раз вы дворничиха, то всех жильцов знаете…

– Я – дворничиха?!! – заорала женщина-голубь. – Я?!! Да я знаешь кто?! Да я таких, как ты, знаешь сколько?..

Женщина потрясла красным кулаком.

Таня проглотила желание прокусить ей темя. Она ведь пришла сюда не за любовью.

– Какая я тебе дворничиха?! Моя это комната! Ясно?!

Таня вежливо кивнула. Она ведь пришла сюда не драться. Она пришла за сведениями.

– Я просто подумала: может, вы знаете, кто там жил в блокаду? Где они?

– Моя она! И всегда была моя! А что кто-то обманом ее захватил, пока я родственников навещала, так с этим органы еще разберутся. Таких сама знаешь сколько…

Таня вспомнила: «Точно. Встречала. Тетя Вера брала у нее ключ».

Таня мысленно перерезала ей горло одним ударом когтей.

– Спасибо, – сказала. – Вы мне очень помогли.

Таня сунула покрасневшие руки в карманы.

Она больше не слушала, что там еще орала женщина-голубь.

Ну и что.

Таня шла по улице вперед. Шла, шла. Навстречу огромным каменным ступням, попиравшим пьедестал. В просвете, за которым расстилался асфальтовый простор площади, она остановилась.

Она поняла, что идти ей, собственно, некуда.

– О, это частая ошибка! – перебил Король игрушек. – Почти все думают, что можно бояться бесконечно. Бесконечно страдать. Бесконечно любить. Что, впрочем, одно и то же. …Вот маленькие дети, например. Чем они меньше, тем больше любят. А уж как они боятся! Пугать маленьких, я тебе скажу, пара пустяков: затрат на копейку – удовольствия на рубль…

«Ой как ему нравилось нас тогда пугать», – с неприязнью вспомнил Шурка их «гонки на первенство Ленинграда» на безлюдных стылых улицах, среди сугробов-домов.

– Но всё кончается, – почти грустно заметил тот. – Больше скажу…

Пришлось умолкнуть. К столику подошел белый крахмальный передничек.

Официантка обдала их запахом сладких духов. Шурка угрюмо глядел на скатерть. Рука с красными ногтями брала с подноса и ставила на стол тарелки. Запах духов заслонило густым духом мясной подливы. Шурка невольно скосил глаза: кусочки мяса в тарелке тоже были! Не только соус.

– Точно ли за бефстроганов карточки мясные вырезать не надо? – с наигранной тревогой уточнил Король игрушек.

– Нет, товарищ гвардии майор, – улыбнулась официантка. Слишком задержала взгляд. Товарищ Гвардии Майор явно знал правила этой игры – подмигнул ей, потом посмотрел вслед: окинул одобрительно талию, туго натянутую юбку, ноги. Пока официантка шла, взгляды к ней так и липли со всех сторон.

Майор повернулся обратно к тарелкам. Заметил Шуркин неодобрительный взгляд.

– Новая. Никогда ее раньше здесь не видел, – пояснил.

– Да глядите на кого хотите. Мне какое дело.

Тот взял вилку и нож. Шурка старался не втягивать носом глубоко – желудок и так уже урчал.

– Не стесняйся, – пригласил Майор. – Не буду же я один наворачивать. Тем более повезло, карточки не вырезали.

Сам он держал вилку и нож на весу – ждал. Официантка прошла мимо – стукнула на их стол корзиночку: в салфетке был нарезанный хлеб. Белый.

– …а то на нас уже косятся.

Шурка окинул взглядом зал. Висел ровный гул, когда сразу много людей обедает разом. Пахло едой и гуталином – запах военных. За столиками были все в погонах – теперь так. Новые звания Шурка выучил, но еще никогда не видел столько полковников, подполковников, майоров сразу. У одного звезды на погонах были особенно крупными и золотыми: генерал. Словно почуяв взгляд, тот жуя обернулся. Глаза у него были пустые, как две капли олова.