– Извини, – опять пробормотала она. – Моя тоже… померла. В самую первую зиму.

– Извините, – посочувствовала Таня, подумала: женщина сама уже старая, а вот ведь – и ей плохо «без мамы».

Та покачала головой:

– …Что война проклятущая делает… В девятнадцать на танцы надо бегать, а не на фронт. Мне ведь самой… Мне самой – двадцать два…

Выдвинула ящик стола.

– На вот.

Изумление все еще стояло у Тани на лице: как двадцать два?! Этой старухе?

Женщина заметила взгляд, но поняла иначе:

– А, – взвесила плитку в руке она. – Да. Настоящий. Английский шоколад. Помощь союзников. Угощайся.

– Спасибо…

«…Не надо», – хотела сказать Таня. «Да!!» – завизжал желудок. Таня взяла шоколадку.

Девушка улыбнулась:

– Ладно. Выше нос. Расколотим фрицев, парни наши вернутся – еще потанцуем! Ты приходи завтра. Только документы не забудь.

Шоколадка растаяла во рту мгновенно. Вкус какао жирно обволакивал язык, зубы, десны. А потом стал таким далеким, будто Таня не ела шоколад никогда в жизни.

Проехал, толкая впереди себя и качая конусы света, автомобиль, после чего стало еще темней. Еще вчера в этот час она чувствовала радость предвкушения: хорошая охотничья погода, самое время для первого ужина.

А сейчас… Лучше не думать.

Ночной холодок пробрался под полы – в чужом пальто было слишком просторно, шелковая подкладка холодила, от меха противно пахло чужими духами. Мандариновые огоньки в окнах казались углями гаснущего костра. Слезы полились из ее глаз без всяких усилий. Не надо было ни шмыгать носом, ни жмуриться.

– Девочка, ты чего?

С непривычки Таня отпрянула. Странно было слышать это слово применительно к себе. На лице женщины была заботливая тревога.

– Что случилось?

«Странно», – как будто со стороны подумала Таня: когда она уезжала из Ленинграда, даже мертвые люди не вызывали ни в ком ни ужаса, ни интереса. А теперь вот – сочувствуют плаксам? «Может, пальто хочет купить», – спохватилась она.

– Девочка, что с тобой?

«Заткнись, – приказала себе Таня. – Ну! Хватит скулить». Но слезы лились сами по себе – как вода в фонтане «Девушка с разбитым кувшином», который Таня до войны видела в Пушкине.

– Ох ты, боже мой… Ну иди сюда.

От стыда Таня зажмурилась. К запаху чужих духов на лице примешался запах каких-то лекарств. Таня поняла, что женщина платком промокнула ей лицо.

– Карточки потеряла, – машинально буркнула она, отвела чужую руку, чужое сочувствие.

– Ну слушай, карточки! – женщина потрепала ее по плечу. – Нашла, о чем реветь. Завтра сделаешь новые. От голода уже никто не умирает.

Презирая себя, Таня выдавила:

– Я сейчас есть хочу.

Вышло грубо. Но просить вообще трудно.

Женщина глянула на нее. Потом спохватилась, засуетилась, зашуршала. Таня почувствовала, как в руку ткнулся камень. Женщина потрепала ее по плечу:

– Иди домой. Все-таки комендантский час скоро.

Потопала своей дорогой.

Таня посмотрела – в руке у нее была хлебная горбушка.

Как только желудок опять умолк, вернулись мысли.

«Черт подери», – вспомнила Таня. Точно! Комендантский час. Раньше ее это не касалось. Военные по улицам ходили по двое или трое. Проверяли. До кошек им дела не было.

Хорошее настроение, впрочем, после еды вернулось тоже. «Ну и ладно».

Подходящий дом Таня знала. Она его давно приметила – вокруг него до сих пор стоял забор с надписью «Тихий ход». Зачем тихий ход, Таня тогда не задумывалась: у кошек ход всегда тихий. В домах за такими заборами людей обычно не было.

Военных тем более: ни по двое, ни по трое.

Лаз под забором оказался меньше, чем она запомнила. «Это я стала больше», – но унывать не стала. «Вообще, поразительно, как всё меняет еда», – благодушно отметила она. Быстро скинула пальто, комком пропихнула в дыру. Плюхнулась на живот, не обращая внимания на грязь. «Главное, чтобы пролезла голова». Голова пролезла. Извиваясь, брыкая ногами, оббивая колени, обдирая локти, Таня протиснулась следом. Платье впереди стало влажным. Ерунда. Там обсохнет. Таня подобрала, отряхнула и надела пальто. Дом стоял гигантским утюгом. Таня прислушалась. Тихо. «Людям всегда все тихо», – недовольно отметила она. Усы и брови рассказали бы ей куда больше. Эх!..

Полагаясь на ненадежные человеческие уши, прокралась к стене. Искать парадный вход не стала – люди любят двери. С людьми лучше не встречаться. Нырнула в подвальное окно. Вопреки ожиданиям, в подвале было сухо. Верно, это ей тогда и понравилось – в доме давно не жили; когда говорят «кошки привязываются к дому», совершенно забывают додумать эту мысль до конца: …и лучше, если людей в этом доме нет.

Таня на всякий случай затаила дыхание, осмотрелась. Льдинками блестело в лунном свете битое стекло. Валялись какие-то тряпки. Не двигались ни тени, ни блики. Пусто, выдохнула она. Подошла к тряпкам. Потянула, пятясь. Тряпка выпростала позади себя рукав, мелькнул обрывок воротника. Из рукава выехала, с сухим стуком выпала длинная желтоватая кость.

Таня присела над ней. Она не боялась мертвых. Живых надо бояться. А кость – что тебе сделает? Рассмотрела. Кость была от руки. Примерно такого размера, как ее собственная. На полу маленькие косточки, когда-то составлявшие ладонь и пальцы, напоминали рассыпанные фишки к настольной игре. Наверное, в этот дом когда-то попала большая бомба. Или снаряд. Интересно, это мальчик или девочка? Таня подтащила к себе кусок пальто. Хрустя по льдинкам-осколкам, поднесла к лунному прямоугольнику на полу. Не понять. Проверила карманы. Маленькая книжечка. Таня развернула. Это была метрика. Руку звали Мира Вайсблюм. «Хорошее имя», – с грустью подумала Таня. Похоже на «мир». И возраст подходящий.

Таня сняла ботинок. Разгребла им, чтобы не порезаться, битое стекло. В щебне вырыла небольшую ямку. Осторожно уложила туда большую кость, сгребла рядом маленькие. Загладила щебнем. Потом надвинула сверху осколки, получился холмик.

Что в таких случаях говорится, Таня не знала. Наверное, ничего.

Таня села в углу, подтянула колени к груди, а руки втянула из рукавов, обхватила колени. Подняла ласковый воротник. Пальто стояло вокруг нее, как палатка. Таня чувствовала тепло. И только теперь вспомнила, что не сказала той женщине на улице спасибо за хлеб.

«Большое спасибо за хлеб, – исправилась Таня. – Вам, наверное, его самой хотелось. Наверное, с работы топали. Голодная и злая как собака… Я бы, конечно, без него не откинула копыта, но голодной намного труднее сообразить, что делать».

«Спасибо тебе тоже», – привычно поблагодарила она и город. За приют. «И вообще». Теперь всякий раз, когда она думала о городе, чувствовала, что они заодно. Он больше не хотел ее убить, не радовался ее горю. Они все теперь старались выжить.