Теперь Аркадий Геннадьевич уже прислушивался к некоторым предложениям своих партнеров по бизнесу, от которых раньше отмахивался и не хотел даже принимать к сведению. Все предыдущие успехи приходили к Аркадию Шанкурову довольно неадекватным образом.

С самого раннего детства он привык к тому, что добивался желаемого, почти не прилагая для этого никаких усилий. Объяснение такому феномену удачливости у него не было. Однажды, еще в детстве, старший брат Артур рассказал ему загадочную историю о том, как одного человека нашли в ванной комнате мертвым.

Умер он от укуса змеи. Мертвую змею нашли тут же, в ванной, но выглядела она необычно: одна только шкура – даже намека на кости и мышцы не было. И вот, будто бы, когда ученые исследовали змеиную шкуру, то разобрались, в чем дело: этот человек, погибший в ванной, всю свою жизнь боялся змей, боялся панически.

И собственным страхом он материализовал змею, материализовал ее из воздуха и пыли. Таким образом, страх, подкрепленный воображением, убил его.

Аркадий сделал из истории, рассказанной братом, свой вывод – если чего-нибудь страстно желать, то оно придет само собой. Так и поступал. Когда чего-то хотел, закрывал глаза и начинал мысленно твердить одно: я хочу, я хочу… И желаемое приходило. Будь то обладание женщиной, деньги, нужный человек в нужный момент. Он так уверился в правильности своей установки, будто только желание, много раз повторенное в мыслях, приводит к его исполнению, что и не рассчитывал на другие способы достижения успеха.

Теперь он страстно желал, чтобы подвернулась возможность заработать сразу много денег, так много, чтобы он не сумел их израсходовать до конца своей жизни. Для осуществления своей мечты Аркадий Геннадьевич не делал ровным счетом ничего, если не считать бесконечно повторяемых заклинаний.

И на этот раз метод сработал, правда, немного по-другому, чем предполагал Шанкуров. Но реализация никогда не бывает такой же заманчивой, как план, всегда реальность внесет поправку. Ведь рядом с верой в победу неизменно существует опасение, пусть и не высказанное, что тебя поджидает несчастье. Оно тоже беспрестанно повторяется в мыслях, не облаченное в слова, но все равно присутствует на уровне чувств, ощущений. А поскольку человеку свойственно верить в лучший исход, он старается не обращать внимания на опасность, стремится не замечать ее, хоть и боится ее до дрожи в коленках. А страх, растущий в душе, влечет его к той черте, из-за которой нет возврата.

Что значит расстояние для двух счастливых людей? Тем более когда они идут вместе. Всего лишь каких-нибудь десять поцелуев под цветущими каштанами, всего лишь букет фиалок, две чашки кофе, выпитые под пестрым зонтиком, и они окажутся у подножия Эйфелевой башни. Тонкие кружева превратятся в гигантские металлические конструкции, и лифты – стеклянные кабинки, похожие на сверкающие капли, – понесутся вверх и вниз. А они будут стоять в одной из этих сверкающих капель, запрокинув головы, и смотреть на дымчато-голубоватое небо, неопределенное и непредсказуемое, как на картинах импрессионистов.

У самого подножия Эйфелевой башни, черный, почти синий представитель одного из многочисленных африканских племен, пританцовывая, торговал различными пестрыми украшениями, громко выкрикивал, зазывая туристов. Ирина, схватив Глеба за руку, подвела к нехитрому прилавку и стала перебирать причудливые поделки из ракушек, перьев и косточек экзотических плодов.

– Какая прелесть! – шептала она, держа перед глазами изящные разноцветные бусы.

Продавец с капельками пота на щеках, напоминающих баклажаны, широко улыбался, скаля белые зубы, и на корявом французском приговаривал:

– Мадам, мадам, вам очень к лицу.

Даже Глеб, знавший французский не в совершенстве, ощутил, насколько чудовищный у африканца акцент. Но негр и не собирался уверять, что оканчивал Сорбонну. Но вскоре до торговца дошло, что мужчина полностью предоставил выбор спутнице, а она, скорее всего, французского не знает, и негр принялся объясняться по-английски.

Глеб посмотрел на Ирину, улыбнулся, извлек из кармана банкноту, подал продавцу. Тот даже запрыгал от радости: такой щедрости он не ожидал.

– Да он сейчас начнет танцевать, – сказала Ирина. – Ты дал ему слишком много денег.

– Да нет, нормально.

– Я говорю, много, нельзя баловать людей.

– Я дал не ему, а тебе.

– Транжира и мот, было бы за что…

– Не хочешь-не покупай.

– Мне хочется купить что-то абсолютно ненужное, то, к чему я больше никогда не прикоснусь, – рассмеялась Ирина.

Торговец, глядя на веселых покупателей, не мог догадаться, что еще немного, и он бы лишился верного заработка, но, к его счастью, Быстрицкая взяла бусы, и они с Глебом направились, влившись в пеструю толпу туристов, поближе к Эйфелевой башне.

– Мне все еще кажется, что это сон, – сказала Ирина.

– Разбудить?

– Я лунатичка, – с наигранной серьезностью произнесла Быстрицкая, – и если ты меня разбудишь, я упаду с высоты своего положения и разобьюсь.

Вокруг сверкали вспышки. Фотографы, подрабатывающие у Эйфелевой башни, предлагали свои услуги, гортанно выкрикивая на разных языках приглашения сфотографироваться. В густом вечернем воздухе вспыхивали и гасли, как искры фейерверка, французские, немецкие, русские и польские слова.

– Давай сфотографируемся, – предложила Глебу Ирина, – будет на память снимок.

– Нет, не надо. Я абсолютно не фотогеничен. Никогда не узнаю себя на фотографиях и потом смогу подумать, что ты встречалась с другим мужчиной.

– Ну давай же! Давай! Пожалуйста, – настаивала Ирина. – Я поставлю этот снимок на своем рабочем столе и все время буду любоваться.

– Ты уговоришь и мертвого.

– А ты всегда набиваешь себе цену.

Глебу фотографироваться не хотелось, но отказать Ирине он не мог. Он сам выбрал фотографа и подозвал его. Это был пожилой француз в клетчатой кепке с большим «Поляроидом» в руках. На просьбу Глеба фотограф согласно закивал и стал указывать двум влюбленным, как им лучше встать, чтобы и они оказались в выигрышном свете, и Эйфелева башня была хорошо видна. Наконец-то все это устроилось. Фотоаппарат несколько раз щелкнул, и Глеб с Ириной получили три снимка. Сиверов расплатился, на этот раз не соря деньгами. Ирина стала рассматривать фотографии.

– Здесь я какая-то не такая. То ли моргнула,.. Лицо не мое.

– Да нет, все прекрасно.

– Тогда я себе выбираю вот эту. А ты какую?

– А я себе ту, от которой ты отказалась.

– Нет-нет, я на ней неудачно получилась. Давай этот снимок порвем и выбросим?

– Давай порвем, – согласился Глеб, перегибая карточку пополам, сгиб образовал линию, разделявшую на снимке его и Ирину, И тут ей стало немного страшно, она побоялась увидеть две части снимка, побоялась увидеть себя и Глеба разлученными, пусть даже на фотографии.