Прибежала матушка со шприцем – это значит, у меня случился нервный припадок. Я еще не говорил? Когда у меня припадок, я часто кричу стихи Маяковского. Если честно, мне кажется, что самые лучшие он писал в нервных припадках, поэтому их так удобно кричать.

Через год после моего разговора по телефону с бабушкой Соль у соседки пропала курица. Она пыталась ее искать, обследуя свой газон и газоны прилегающих соседских территорий на предмет наличия перьев. И нашла несколько за нашим высоким забором.

Матушка пошла улаживать конфликт. Нужно заметить, что информацию матушка добывала при помощи отменной выпечки и провокационных бесед, а вот конфликты улаживала либо громким обличающим криком, либо деньгами. В этот раз с деньгами ничего не вышло. Вероятно, соседка была слишком возмущена предположительной гибелью своей курицы – это не шло ни в какое сравнение с неврозом, который провоцировал у кур Икар Кортнев в раннем детстве.

Под подозрение попал Улисс, любимым времяпрепровождением которого была беготня вдоль нашего забора вместе с курами с той стороны ограды. Меня поражало в этом действии странное поведение кур: они не убегали от забора, а в полной панике носились вдоль него с пуделем туда и обратно, пока не валились в изнеможении, либо пока подоспевший петух не отвлекал своими бойцовыми наскоками на ограду внимание Улисса на себя.

Матушка привлекла к поискам курицы (или ее останков) шофера, и они втроем с Кортиком облазили все возможные укромные места на участке, под беседкой, где пес частенько рыл ямы, и в подвале. Несколько перьев с газона собрали и тыкали в нос Улиссу, обвиняя его в живодерстве. Улисс чихал и обижался. Наблюдая со второго этажа их возню во дворе, я взял бинокль и случайно направил его на дом напротив. Я обнаружил, что не один отслеживаю перемещения по двору поисковой троицы. На открытом балконе кто-то смотрел на наш двор в бинокль. Кто-то в коричневой заношенной жилетке.

– Не съел же он ее с перьями и кишками?! – раздался громкий крик матушки, что послужило сигналом к прекращению поисков и полной реабилитации Улисса.

Это было начало. В течение ближайших трех лет у проживающих в нашем поселке весьма уважаемых людей пропали: две кошки, один комодский варан (полтора метра в длину, между прочим), годовалая коза, два крупных попугая. Но толчком к систематизации этих исчезновений для меня послужила пропажа еще одной соседской курицы редкой индийской породы.

На этот раз у Улисса было твердое алиби. Меня отвезли на ежегодное двухнедельное обследование в санаторий (адвокат оплачивал), где в очередной раз определили отсутствие каких-либо положительных изменений в костных тканях. Матушка была со мной, а пуделя Кортик забрал на рыбалку – они с отцом арендовали домик и лодку на водохранилище. К моменту возвращения меня и пуделя в Надом соседка уже обыскала прилегающие территории и написала заявление участковому.

Я попросил матушку напрячь память и уточнить приблизительные даты известных нам пропаж животных и птиц в поселке. Получилось, что домашние питомцы пропадали с регулярностью в четыре-пять месяцев.

Поднявшись в лифте на чердак, я развернул подзорную трубу, дождался темноты и как под микроскопом рассмотрел в мельчайших подробностях надписи на корешках книг в освещенной комнате на втором этаже в доме напротив. На старинной полке книг было немного. Еще на стене по сторонам большого зеркала висело несколько голов животных – оленья и большая, мохнатая, с широкими ноздрями. Зубр? Я вернулся к полке. Одна из книг, как напоказ, стояла лицевой обложкой наружу – большая, старая. Спустившись, я ввел в поисковую систему набор букв, из которых было составлено длинное название на немецком языке. Компьютер выдал мне авторов книги, город и библиотеку, где она находится, год издания – 1895! – и перевел название на русский язык.

«Условия длительного хранения, обслуживания и употребления человеческой кожи и кожи животных».

Я ничего не сказал матушке и стал дожидаться возвращения Кортика.

У Кортика в тот год был период серьезных влюбленностей в преподавательниц колледжа. К тринадцати годам период осязания у него закончился, начался период «истязания», как верно определила моя матушка. Кортик преподавательниц руками не трогал, он их доставал плохим поведением, нарочитым хамством, которое заканчивалось неожиданными подарками, вроде колечка с бриллиантом или комплекта нижнего белья. Размер он узнавал заранее и при всем классе – просто поднимал руку на уроке и спрашивал.

Я подозреваю, что адвокат с большим трудом урвал из своих многодетных семейных забот десять дней для рыбалки со старшим сыном, чтобы обсудить некоторые особенности гормонального развития юношей. К этому времени двухмамовая семья адвоката обзавелась третьим малышом – я так и не понял, кто его произвел на свет – то ли мать Кортика, то ли женщина адвоката.

Кортик вернулся в Надом загорелым и уверенным в себе до надменности.

– Прикинь! – похвалился он первым делом. – Оказывается, Ирина Антоновна отказалась пойти с моим отцом в ресторан. Она вызвала его в школу, чтобы обсудить мое плохое поведение. Отец, понятное дело – пришел с цветами и коробкой конфет, ей вроде все понравилось, но в ресторан она не пришла.

– Ирина Антоновна – это?..

– Биология. Я сказал отцу, что ей было не до ресторанов, она в ту субботу дополнительно со мной вечером занималась. Кстати, о сексе! Улисс оказался настоящим сексуальным террористом! В домике справа от нас жила болонка с течкой, а слева – самка спаниеля. Днем мы оттаскивали его как могли от дверей разъяренных хозяев, а по ночам Улисс рыл подкопы то в один дом, то в другой!

Я пытался заинтересовать Кортика соседом, который держит под рукой книгу о правильном хранении человеческой кожи, описал обложку. Бесполезно. Все, на что у него хватило ума, это предположить, что у немца проблемы с кожей, вот он ее и лечит по-научному. Вечером Кортик отказался пойти со мной на чердак к подзорной трубе и стал играть с матушкой в «дурака». Глядя на них, сидящих за круглым столом под абажуром, я несколько минут жалел адвоката. Здорово, наверное, ему досталось за эти десять дней от юного самца-сына и взрослого самца-пуделя.

Иногда я скучал по нашим с ним беседам, но сам его не приглашал – воспоминание о запрятанном в бильярдной железном ящике с браунингом не давало мне такого права. Я до сих пор не знал, как адвокат пережил отсутствие оружия и почему он молчит на эту тему.

Теперь мы спали в разных комнатах, но Кортик часто приходил ко мне вниз поболтать, и наши беседы иногда кончались заполночь. Он засыпал на тахте у окна. Так было и в тот день. Когда Кортик заснул, я еще съездил в туалет. Как всегда, повисел на кольцах над унитазом и раскрутившись в пол-оборота, удачно приземлился на сиденье. Возвращаться в коляску было легче, чем точно попасть на сиденье.

Матушка сидела в полутемной столовой и раскладывала пасьянс. Абажур был опущен низко к столу.

– Дядя Моня женится, – сказала она без особых эмоций в голосе. – В этот раз почему-то на еврейке.

– Ну и что, что на еврейке?