— «Я встретился с нею в красивом саду...» — затянул он.

В том состоянии, в котором была София, ей показалось, что у него самый прекрасный голос, который ей только доводилось слышать.

— Ты настоящий ангел, дедушка. Настоящий ангел, — нетвердым голосом пробормотала она, и ее глаза затуманились.

Они не знали, да и не очень-то заботились о том, сколько времени провели в сарае. Как только Дермот осушил бутылку до конца, они решили отправиться домой.

— Шшшш! — приложив палец к губам, прошептала София, однако руки ее не слушались, и вместо этого палец коснулся носа.

— О! — удивленно воскликнула она, глядя на то, как дрожит палец.

— Не вздумай издать хоть звук, — предупредил внучку Дермот. — Ни единого слова!

Он громко расхохотался.

— Девчонка, я просто не могу поверить. Ты выпила всего несколько глотков, и что с тобой стало?

— Шшшш! — снова произнесла она, цепляясь за него, чтобы удержать равновесие. — А ты выпил целую бутылку. Удивительно, как это ты все еще стоишь на ногах. Целую бутылку! — с чувством повторила она.

Они медленно направлялись домой в сумерках.

— «Я встретился с нею в красивом саду...» — снова запел он, и София стала подпевать ему не в такт.

Когда они подошли к двери, та вдруг открылась сама собой.

— Сезам, откройся! — воскликнул Дермот.

— Бог ты мой! Сеньор О'Двайер! — запричитала Соледад. — Сеньорита София!

Она не могла поверить своим глазам. София стояла вся раскрасневшаяся и с глупейшей улыбкой на лице.

Соледад быстро спровадила ее в комнату. Дермот поковылял в другом направлении. Когда он проходил мимо Анны через гостиную, Соледад услышала, с каким ужасом вскрикнула хозяйка.

— Боже милосердный! Отец! — начала кудахтать Анна.

Затем послышался треск и грохот. Очевидно, пустая бутылка упала и разбилась о кафель. Соледад не стала слушать, что будет дальше, и тихо притворила за собой дверь.

— Дитя мое, что ты натворила? — воскликнула она, когда они оказались в безопасной тишине ее опрятной комнаты. София лишь ухмыльнулась в ответ.

— «Я встретился с нею в красивом саду...» — запела она.

Соледад стащила с нее одежду и набрала горячей воды в ванну.

Потом заставила ее выпить стакан воды, смешанной с солью. София наклонилась над туалетом, ее вырвало, и она словно избавилась от охватившего ее огня. Сначала спиртное дало ей ощущение безграничной свободы, но оно быстро прошло, оставив лишь горький привкус и чувство жалости к себе. После теплой ванны и чашки горячего молока Соледад уложила Софию в постель.

— О чем только ты думала? — На румяном загорелом лице Соледад появились морщинки.

— Я не знаю. Так случилось, — простонала София.

— Тебе повезло, что ты опьянела всего от нескольких глотков. Сеньору О'Двайеру придется помучиться, прежде чем он протрезвеет, — воскликнула Соледад. — Я пойду сказать сеньоре Анне, что ты плохо себя чувствуешь.

— Ты думаешь, она поверит?

— А почему бы нет? От тебя уже не пахнет спиртным, так что тебе просто повезло, что ты не попалась. Представляешь, какие неприятности могли бы тебя ожидать?

— Спасибо, Соледад, — тихо вымолвила София, когда горничная направилась к двери.

— Я уже привыкла к тому, что мне приходится покрывать твоего дедушку, но я и подумать не могла, что когда-нибудь придется покрывать тебя, — буркнула она, и ее тяжелая грудь заколыхалась под униформой.

София уже почти заснула, когда дверь отворилась и вошла Анна.

— София, — тихо позвала она дочь. — Что с тобой? — Анна пощупала лоб девочки. — Похоже, это лихорадка. Бедняжка.

— Мне будет лучше утром, — пробормотала София, виновато выглядывая из-под одеяла.

— В отличие от твоего дедушки, которому и завтра будет плохо, — резко отозвалась Анна.

— Он тоже заболел?

— Заболел? Думаю, сейчас ему хотелось бы быть скорее больным, — уперев руки в бока, устало ответила Анна. — Он снова пил.

— О!..

— Я не знаю, где ему удается прятать это проклятое виски. Стоит мне найти одну бутылку, как он тут же находит себе другую. Однажды это убьет его.

— А где он?

— Храпит в своем кресле.

— Мама! — воскликнула София, которая хотела, чтобы мама привела его в чувство, как это только что сделала с ней самой Соледад.

— Это его вина. Я так часто предупреждала его, что не стану помогать ему сейчас.

— Ты так и оставишь его в кресле?

— Да, я оставлю его в кресле, — резко отозвалась Анна. — А что ты мне предлагаешь сделать?

— Я не знаю. Может, надо уложить его в постель и дать горячего молока, — с надеждой в голосе произнесла София, но мама лишь посмеялась над ней.

— Не думаю, что это поможет. А теперь, — ее голос изменился, — я хотела поговорить о том, что мне рассказал Августин.

— Что?

— Он сказал, что ты вела себя сегодня не очень вежливо.

— Вежливо? Августин и я играли в трик-трак, и он выиграл. Он должен быть доволен, как слон.

— Речь не об этом, и ты это прекрасно знаешь, — напряженно выговорила Анна. — Нет ничего отвратительнее, когда человек выходит из себя после поражения. Он сказал, что ты выскочила из комнаты, оставив у всех неприятный осадок в душе. Пусть это будет в первый и последний раз, понятно?

— Августин преувеличивает. А что говорит Рафа?

— Я не хочу вдаваться в подробности, София. Просто не допускай такого поведения снова. Я не хочу, чтобы обо мне говорили, что я плохо воспитала своих детей. Я понятно выразилась?

— Да, — машинально ответила София.

Она подумала: «Августин — зануда и обманщик, к тому же еще и ябеда». Но она уже погружалась в сон и не стала спорить. София смотрела, как мама выходит из комнаты, и с облегчением вздохнула, радуясь тому, что удалось выйти сухой из воды. Она подумала о дедушке, который спал в кресле в мокрой одежде. Ей хотелось помочь ему, однако она сама чувствовала себя страшно разбитой. Когда Соледад тихо вошла в комнату, проверить, как поживает ее подопечная, София уже спала и видела во сне Санти.

Лондон, 1947 год

Стояло промозглое утро, но для Анны Мелоди О'Двайер все в Лондоне дышало очарованием. Она открыла двери в номере отеля в южном Кенсингтоне и ступила на маленький балкон. Запахнув плотнее халат, Анна представила себя английской принцессой, пробудившейся ото сна в своем дворце. Она взглянула вниз на погруженные в туман улицы, на голые унылые деревья, выстроившиеся вдоль дороги. Как бы она хотела бросить Гленгарифф ради красоты и элегантности Лондона. В желтом свете фонарей показалось несколько машин и с гулом исчезло в туманной дали. Было еще очень рано, но Анна была слишком возбуждена, чтобы спать. Она на цыпочках прошла в комнату и притворила за собой двери, боясь разбудить мать и тетю Дороти, которая лежала, как морж, в соседней комнате.