Была Гавриловна старой подружкой Зинаидиного свекра, еще детской, как Маша с Мишкой. Старухой она была образованной, книги в доме держала, большей частью церковные, старые. Пожаловалась, что читать только тяжко, голова быстро болит.

– А давайте я вам телевизор включу, – предложила Маша.

Старуха стрельнула на нее с кровати голубенькими девичьими глазками.

– Паскудство одно, разврат. Да, может, он и испортился. Его после смерти сына не включали.

Маша припомнила, что сына-то нет уже шесть лет. Вот это да, иметь дома телевизор и шесть лет не смотреть!

– А как же новости? В мире столько событий происходит. А вы ведь все равно о них узнаете, только позднее и в десять раз переговоренном виде, перевранном. Службы еще церковные показывают по праздникам, проповеди читают…

И осеклась – церковные службы по телевизору показывали традиционно православные, никак не староверские. Именно от этого течения и отделились в свое время раскольники. Побыстрее поспешила сгладить неловкость:

– А хотите, я вам про животных включу или «Культуру»? Ой, нет, «Культура» у вас здесь не ловит… Про природу…

– Про природу я люблю, – нерешительно и мечтательно вымолвила Гавриловна, неуверенно добавила:—Так я же говорю, может, он и не работает.

– Попробовать нужно. Что «Филипсу» за шесть лет сделается?

Маша деловито воткнула штепсель в розетку, сняла прикрывающую экран салфетку. Нажала на кнопку включения.

«Филипсу» действительно ничего не сделалось за шесть долгих, одиноких старушечьих лет. Экран засветился чистым голубым светом, телевизор довольно зашипел. Покопавшись под тумбочкой, Маша выудила пыльный антенный хвостик, ввернула его в гнездо, и на экране возникла четкая картинка. Про животных и природу не было ничего, и Маша остановилась на сериале, который видела еще в Питере. Добротное, жизнеутверждающее «мыло» без всяких признаков похабства, о тяжелой судьбе аргентинской крестьянки. Маша коротенько объяснила, кто есть кто в душераздирающей драме, и вручила Гавриловне обнаруженный около телевизора пульт. Как выяснилось, пультом старуха пользоваться умела. Хм!

Разумеется, Бешеный Муж, узнав, что дважды в день жена мотается в соседнюю деревню делать уколы никому не нужной дремучей старухе, впал в очередное неистовство. Узнал он об этом, кстати, только на третий день, но бушевал в этот раз как-то неубедительно. Почувствовал, видно, что Маша на сей раз готова дать отпор. Она так сразу и заявила:

– Ездила и ездить буду. А ты бы больше дома бывал, так знал бы, чем жена занимается. Что мне, одной куковать с утра да вечера? Я весь дом перемыла, обед у меня готов, а в домработницы я не нанималась. И вообще, ты печку делать собираешься?

То ли Македонский обалдел от неожиданности, услышав, что жена весь день может делать в его отсутствие что ей вздумается, то ли возымело действие гневное Машино упоминание про печку, но он не стал в этот раз вскрывать себе вены и даже душить Машу не пытался. Только плюнул зло и в очередной раз принялся расписывать замученную с верным человеком тему.

Маша спросила с нескрываемой издевкой:

– Что, видно, очень мутная? Каждый день помешивать приходится, чтобы не осела?

– Чтобы что не осела? – не понял Македонский.

– Муть, – бросила Мария прямо в лицо.

Совершенно распоясалась! Повернулась и ушла во двор.

К Гавриловне Маша за эти дни прикипела. Маленькая, старенькая, совершенно одинокая, она абсолютно ничем не была похожа не Машину бабушку, но ежедневно о ней напоминала, так же стойко переносила тяготы жизни, не озлобилась и, несмотря на годы, сохранила живой и острый ум.

Воспитывалась Гавриловна в семье истовых староверов, в школу не ходила, оттого и сохранила во многом трогательно наивные взгляды на окружающий мир, предметы и явления. Читать она училась по церковным книгам, поэтому одна из немногих помнила наизусть тексты старых молитв. На почве правильности чтения очень часто ссорилась с дружком своим, Зининым свекром, отстаивающим собственный вариант чтения. «Новоосвященные» книги оба они презирали, а старые в большинстве своем пришли в негодность или сгинули. После одной из таких ссор, произошедших аккурат между Машиными визитами, Гавриловна долго и сердечно жаловалась Маше на старика Никодима.

Маша еле сдерживала улыбку, не в силах понять, как два старых человека могут серьезно рассориться из-за единственного верного слова, но согласно кивала и поддакивала, чтобы пуще не расстраивать Гавриловну.

В чужой избе Мария освоилась достаточно быстро, готовила старухе обед на кухне, и даже кормила кур. И строго помнила все то, о чем рассказывал ей Степаныч, старалась соблюдать правила. Пила чай только из «мирской» чашки с «мирской» ложкой, а больше старалась ничего не есть, чтобы не путаться в гостевой и хозяйской посуде. Сахара к чаю не просила – все равно его у Гавриловны отродясь не водилось, бесовского зелья.

Гавриловна решительно и бесповоротно шла на поправку, рана хорошо затягивалась, а Маша все равно, приезжая за молоком, заходила ее проведать.

В один из таких дней стояла Маша на высоком Зинином крыльце в ожидании молока, как вдруг навстречу ей из избы вышел сам Никодим – крупный, костлявый старик, с окладистой бородой, в черных брюках и черной рубашке. Никодима Маша боялась, даже никогда прежде не видя, по рассказам, попятилась с крыльца.

– Не упади смотри, – густо пробасил Никодим и добавил:—Ты, что ли, Нюсю мою растлеваешь?

Спросил строго, буравя острыми темными глазками из-под кустистых бровей.

Какую Нюсю? Маша никакой Нюси здесь не знала, только в Лошках, но ту растлевать было уже бессмысленно.

– Какую Нюсю? – тоненько пропищала Мария.

– Гавриловну. Лечиться вот ее заставила…

Машка робко, осторожно взглянула на старика, показалось, что он не сердится вовсе, веселится.

– Ты что же, не знаешь, что ее Анной зовут? – Дед зычно рассмеялся. – Как же ты ее лечила-то без имени?

– Ох, вот безобразие! – звонко рассмеялась Маша в ответ. – Общаюсь с человеком, а имени не спросила, Гавриловна и Гавриловна… А вы сами что, против лечения? Вот отняли бы руку вашей Нюсе. Фармакология семимильными шагами вперед идет, а они тут подорожник с хлебом! Мракобесие, одним словом.

– Ладно-ладно, – примирительно перебил Никодим, – ты молодец. Спасибо тебе за Нюсю. Только зачем ты ее телевизор смотреть заставила?

– Я заставила? А если даже и заставила, что такого? Вот вы в семье живете, дети кругом, внуки, а ей словом перекинуться не с кем. Мало того что живет как сыч, так должна весь день житие читать, да? Так и свихнуться недолго…

На крыльцо выбежала Зинаида с пластиковой бутылкой молока, замахала на Машу руками:

– Замолчи, Маша, прошу тебя. Пожалуйста, замолчи.

Испугалась, что старик прогневается, погонит Марию со двора. Но Никодим только односложно велел приказным тоном: