Тогда преуспевающее спокойствие снизошло на нашу землю. Ни война, ни жадные грабители, ни алчные воины не подходили к нашим деревенским домам. Никто не пытался украсть наше имущество, и воин, оставшись без войны, наслаждался в своем собственном доме. Везде царила состоятельность, и безопасный мир был во всей Ливии. Тогда Церера была плодородной, лоза приносила большой урожай винограда, и пятнистые деревья сияли драгоценными камнями оливок. Земледелец начал сжать новые ростки во всех садах. Радуясь, выводил он быков, запрягал их в плуг, чтоб пахать и засевать свои поля, постоянно напевая беззаботную песню недалеко от гор. И бестревожный путешественник осмеливался петь песни луне, и наш спокойный мир был изобилен в своих запасах. Везде пел купец, и сладкие песни и веселые голоса эхом разносились по безопасной земле. Здесь пел радостный пахарь, там – веселый путешественник, ибо Музы очаровали их и восхищали сердца людей разнообразными напевами. Наша свобода была полной – но недолго. Ибо нити судьбы завистливы к несчастному миру. Почему, Лахесис[49], ты позволяешь судьбам людей висеть на столь тонкой нити? Почему ты так небрежно их трясешь? Вот так и судьба нашего мира была оборвана[50]… Ты вернешь это либо храбрецу, либо бронзовым или железным цепям[51]… Ужас, гоня все пред собой, будет давить, и злоба не сломит[52]… И вот восстановленная Африка собрала новые силы[53]…

(ст. 343—460)

[Чума] начала уничтожать мужчин и женщин и весь гибнущий мир вокруг них[54]. Она пришла на нашу землю, и запылал огонь. Никогда ранее не звучал горше звук смерти, ни при создании бесформенной земли, ни во время Пирры[55]. Тот смертельный год вызвал даже тени [из преисподней] и смешал их с земными предзнаменованиями. Люди видели, как их поражают небесные стрелы, видели различные язвы и страшные видения, исходящие из чрева земли. Горькая смерть даже уже не страшила, и люди, независимо от возраста, без страха навеки смыкали свои глаза. У людей даже иссякли горестные слезы, глаз не плакал, ибо и человек уже не боялся за себя. Никто не воздавал умершим положенные почести, в городе не было слышно [звуков] горя. Жених не плакал над невестой, невеста не оплакивала жениха. Родитель не оплакивал дитя, а дети – родителя. О, будь прокляты сердца, которые не оплакивали эту странную смерть! Она призывала к публичному трауру, а ни в одном доме не лились слезы. Смерть в те дни была для всех незначащей мелочью. И так пустые города больше не использовались своими ливийскими обитателями, и во многих виллах едва находился лишь один человек, слонявшийся по ней в одиночестве, чтобы в утомительном судебном процессе претендовать на наследство своего отца. Не имея права на наследование, некоторые оказывались наследниками множества родителей и купались в богатстве. Даже пришлецы присваивали наследие предков, урожаи, серебро, золото, все вообще, алчно наполняя усадьбы всеми этими вещами. Сундук для сокровищ мог уже ломиться от содержимого [богатств] вымерших семейств, однако для истинно скупых эта презренная страсть не насыщаема. Они спешно заключали причудливые союзы, женясь на богатых вдовах, в то время как даже девственницы не получали брачных предложений. Жену умершего мужа добивались за ее богатство, а девушке давали скромное приданое. И так, в то страшное время, ни одна женщина не заботилась о том, чтобы соблюдать должный траур по своему мужу.

Все виды судов были открыты, вводились карательные акции закона. Раздор царил по всей земле, порождая жестокие распри. Благочестие вовсе исчезло, и никакой человек, понуждаемый совестью, не поступал по справедливости. Вот почему Всемогущий Творец, удовлетворяя Свой гнев, более не откладывал обрушения бича на это гнусное население, и ярость Его отвергала [возможность] исполнения их молитв. Он воздвиг врага, выросшего и возмужавшего в нашей собственной земле. Тот самый Антала болел сердцем и горевал из-за смерти своего брата[56], однако не имел достаточно силы, чтобы достичь превосходства[57]. Тем не менее он хоть и вскармливал в своем сердце готовность к войне, его злосчастная судьба позволила ему осознать, что некогда бесчисленные войска, враждебные ему, сократились вдвое, в то время как чума, его союзник в войне, не затронула злобные племена. Но он все еще опасался и принимал меры предосторожности, чтобы не подцепить злую заразу в разоренных землях. Когда чума прошла, его страсть к войне начала разгораться, и он повел свои проклятые племена на войну. Он отправил гонцов в самые отдаленные пустынные районы истомленной жаждой Ливии, туда, где некогда Фаэтон сжег землю избытком солнечного света и был поражен молнией. Там он отдал распоряжения местным обитателям, уже имевшим наклонность ко злу, наполнив их уши мыслями о предполагаемой резне наших людей. И вот эти дикие племена разлились по Ливийскому государству. Распоясавшиеся разбойники повсюду начали опустошать нашу землю, разорять наши хозяйства, жечь наши дома и, горящие сами, поджигали наши города.

Когда Соломон увидел, что большая война разражается, он собрал отовсюду силы римлян и поспешил навстречу угрожавшей ему судьбе. Послание, содержание которого оказалось приносящим несчастье, было немедленно отправлено. Полководец мавров, могучий Куцина, друг неудачливого Соломона, бывший всегда верным союзником Римской империи, уязвленный предстоящим неравным состязанием, ринулся вперед со всеми силами, которые могли ему предоставить его мастраки. Отважный Пелагий, бывший тогда командиром в Триполи, присоединился к ним. Однако привел он не тот отряд, какой было б нужно, ибо он привел с собой на войну племя мекалов. Не ведая об их предательстве, он даже взял под свою команду лживых ифураков. Фортуна, твое намерение всегда неясно, когда ты угрожаешь нам. Увы, несчастный Соломон, зачем тебе понадобилось присоединять эти силы к твоим [отрядам]? Но тот, кто попался на крючок несчастливой судьбы, всегда совершает ошибки. Никто не может избежать рока, преследующего его.

Вот решающий день взошел над нашей землей. Теперь судьба, доселе [еще] угрожавшая, стремилась [теперь уже] уничтожить Ливию. Лишенный страха и уверенный в своих силах, наш командующий встретил врагов в центре леса и атаковал их[58]. И он одолел бы неприятеля, ибо их отступавшие в страхе ряды уже повернулись [к нему] спинами. Он сам, жадный до победы, скакал в гуще врагов и гнал их разгромленные отряды, и тут внезапно обнадеживающее предприятие обернулось крахом. Фортуна отвернула свой лик, и Лахесис оборвала свою нить. Раненая Победа взмахнула крыльями и улетела. В тот миг зловещая судьба нашла себе помощника. Гунтарих[59], наше проклятие,