В центре на коврике в небольших коробках лежало восемь пар игральных костей. Жожо попросил меня выдать каждому игроку по бумажному стаканчику. Я раздал двадцать штук. Принялся разливать ром. Ни один не поднял горлышко бутылки вверх, чтобы дать понять, что ему достаточно. Прошелся по кругу, и трех бутылок как не бывало.

Каждый игрок отхлебнул из своего стаканчика, поставил его перед собой, а рядом положил тюбик из-под аспирина. Я знал, что в этих тюбиках лежат алмазы. Никто не извлек на свет божий знаменитый холщовый мешочек. Старик-китаец дрожащими руками, словно в лихорадке, установил перед собой небольшие весы, какими пользуются ювелиры. Все делалось молча, редко кто произносил хоть слово. Страшно подумать, каких физических усилий стоил этим людям старательский труд, под палящими лучами солнца, зачастую по пояс в воде, от восхода и до заката.

Постепенно стало намечаться некоторое движение. Один, потом двое, затем еще трое игроков взяли игральные кости и принялись внимательно их рассматривать. Они плотно прижимали одну кость к другой, притирали, вертели в пальцах и передавали соседу. Кажется, все было в полном порядке – ибо кости сбрасывались на одеяло без малейших замечаний. Каждый раз Жожо подбирал проверенную пару костей и отправлял ее в коробку. Последняя пара осталась лежать на одеяле.

Те, кто снял рубашки, жаловались на комаров. Жожо попросил меня зажечь несколько пучков влажной травы, чтобы дымом как-то разогнать обнаглевших кровососов.

– Кто бросает? – спросил детина, медно-красный от загара, с густой курчавой черной бородой. На правой руке у него красовался криво выколотый цветок.

– Начинай ты, если не возражаешь, – ответил Жожо.

Из-за поясного ремня, украшенного посеребренными гвоздями, горилла – а он действительно смахивал на гориллу – вытащил тугую пачку боливаров, стянутую резинкой.

– Сколько ставишь для начала, Чино? – спросил его сосед.

– Пятьсот боло («боливар» сокращенно).

– Ладно, пятьсот.

Кости брошены. Выпала восьмерка. Жожо попытался выбить восьмерку.

– Ставлю тысячу, что ты не выкатишь восьмерку четверочным дуплетом.

– Принимается, – ответил Жожо.

Чино выбил восьмерку пятеркой и тройкой. Жожо проиграл. Партия продолжалась пять часов. Без криков и протестов. Чувствовалось, что схлестнулись настоящие игроки. За вечер Жожо спустил семь тысяч, а один парень с негнущейся ногой – более десяти тысяч.

Условились закончить в полночь, но по общему согласию решили продлить игру еще на часок. В час ночи Жожо объявил, что бросает последний раз.

– Я открыл партию, – сказал Чино, забирая кости, – я ее и закрою. Ставлю на кон весь свой выигрыш: девять тысяч боливаров.

Перед ним лежала куча из купюр и алмазов на указанную сумму. Она покрывала ставки всех остальных игроков. С первого захода он выбил семерку.

После такого удачного броска среди игроков впервые пронесся легкий возбужденный говорок. Люди засобирались к выходу.

– Пора спать.

– Ну, все видел, приятель? – спросил меня Жожо, когда мы остались одни.

– Да. Рожи особенно впечатляют. Они все вооружены до зубов – и ножами, и стволами. Некоторые даже сидели на тесаках, острых как бритва. Таким раз махнешь – и голова с плеч.

– Верно. Но ты ведь и не таких видал.

– Возможно. Но когда я играл на островах, ни разу не чувствовал себя в такой опасности, как сегодня.

– Дело привычки. Завтра ты сыграешь и выиграешь. Дело в шляпе. Как, по-твоему, за кем здесь надо больше всего следить?

– За бразильцами.

– Браво! Только такой оценки заслуживает человек, способный мгновенно распознать тех, кто может представлять опасность для его жизни.

Закрыв крепко-накрепко дверь (на три запора), мы бросились в гамаки, и я поспешил заснуть, прежде чем храп Жожо смог бы мне помешать.

Следующий день выдался солнечным и жарким. На небе ни облачка, никакого намека хотя бы на слабый ветерок. Я пошел прогуляться по поселку ради любопытства. Люди там жили приветливые. Правда, рожи некоторых из них вызывали беспокойство, но, на каком бы языке они ни говорили, человеческая теплота чувствовалась при первом же контакте. Я отыскал рыжего верзилу-корсиканца. Его звали Мигель. По-испански он говорил довольно сносно, хотя и вставлял то и дело английские и португальские слова. И только когда он с трудом заговорил по-французски, стало ясно, что имеешь дело с корсиканцем по характерному акценту. Молодая метиска разлила коричневый кофе, процеженный через носок. За разговором он спросил:

– Ты откуда?

– После твоего вчерашнего предложения врать не стану: с каторги.

– А! Бежал? Хорошо, что сказал мне об этом.

– А ты?

Он выпрямился во весь свой двухметровый рост, и лицо его под рыжей шапкой волос приняло исполненное достоинства выражение.

– Я тоже беглец, но не из Гвианы. Прознав, что меня собираются арестовать, я рванул с Корсики. Я – «бандит чести».

Меня поразило, с какой гордостью он называл себя честным человеком. Действительно, какое это великолепное зрелище – увидеть «бандита чести»! Он продолжал:

– Корсика – это рай земной. Это единственная страна, где мужчины умеют отдавать жизнь ради чести. Ты так не считаешь?

– Не знаю, единственная ли это страна, но мне кажется, что в лесных зарослях можно найти гораздо больше людей чести, чем просто бандитов.

– Я не люблю городских бандитов, – произнес он задумчиво.

В двух словах я изложил ему свою историю и сообщил, что собираюсь в Париж свести кое с кем счеты.

– Ты прав, но мстить надо на холодную голову. Действуй осторожно. Будет страшно обидно, если тебя сцапают до того, как ты сумеешь отомстить. Ты с Жожо приехал?

– Да.

– Прямой человек. Говорят, большой мастер играть в кости. Но я не думаю, что он жульничает. Ты его давно знаешь?

– Не очень. Да какая разница!

– Знаешь, Папи, чем больше играешь, тем лучше узнаешь людей. Но мне не нравится одна вещь.

– Что такое?

– Двух или трех его напарников убили. Поэтому я и сделал тебе вчера такое предложение. Будь осторожен. Как почувствуешь что-то неладное, приходи сюда без колебаний.

– Спасибо, Мигель.

Да, любопытный поселок, любопытное смешение людей, затерянных в буше, ведущих трудную жизнь на лоне природы. У каждого своя история. Испытываешь удивительные чувства, когда смотришь на них, а слушать их рассказы – одно удовольствие. Что представляют собой бараки, в которых они ютятся? Крыши из пальмовых листьев или оцинкованного железа, доставленного сюда бог весть как. А стены? Они слеплены из картонных коробок или деревянных ящиков, а иногда даже из полотнищ мешковины. Кроватей нет, только гамаки. Спят, едят, моются, занимаются любовью почти на улице. И все же никому не придет в голову откинуть угол подвешенной тряпки или подглядывать в щель между досками, чтобы узнать, что происходит внутри. Здесь каждый уважает личную жизнь другого. Если хотят кого-то навестить, то, не доходя до дома метра два, кричат вместо звонка: