Князь и госпожа Эрнемон остались одни.

Лицо старой дамы под седыми волосами, расчесанными на прямой пробор и заканчивающимися двумя буклями, было печальным и бледным. Чересчур основательная, с тяжелой походкой, она, несмотря на внешность почтенной дамы, казалась чуточку вульгарной, хотя глаза у нее были бесконечно добрыми.

Она в беспокойстве наводила порядок на столе, когда князь Сернин подошел к ней, обхватил ее голову руками и расцеловал в обе щеки.

– Ну что, старая, как ты живешь?

Она остолбенела, разинув рот.

Князь снова со смехом расцеловал ее.

Она пробормотала:

– Ты? Это ты! Ах! Иисус-Мария… Иисус-Мария… Возможно ли это!.. Иисус-Мария!..

– Славная моя Виктория!

– Не называй меня так! – воскликнула она, вздрогнув. – Виктория умерла… Твоей старой кормилицы больше нет… Я целиком принадлежу Женевьеве…

И она добавила тихим голосом:

– Ах, Иисусе… Я, конечно, читала твое имя в газетах… Так это правда, ты возвращаешься к своей скверной жизни?

– Как видишь.

– А ведь ты мне поклялся, что с этим покончено, что ты уезжаешь навсегда, что хочешь стать честным.

– Я пробовал. Вот уже четыре года, как пробую… Ты ведь не будешь утверждать, что в течение этих четырех лет я заставил о себе говорить?

– И что?

– А то, что мне стало скучно.

Она вздохнула:

– Все такой же… ты не изменился… Ах, все кончено, ты никогда не изменишься… Стало быть, ты причастен к делу Кессельбаха?

– Черт побери! Иначе я не стал бы утруждаться и устраивать нападение на госпожу Кессельбах в шесть часов, чтобы в пять минут седьмого иметь возможность вырвать ее из когтей моих людей! Спасенная мною, она будет вынуждена принимать меня. И вот я на месте, в центре событий и, защищая вдову, изучаю окрестности. А что ты хочешь, если жизнь, которую я веду, не позволяет мне прохлаждаться и следовать мелочным житейским правилам. Мне нужны потрясающие эффекты, оглушительные победы.

В растерянности глядя на него, она прошептала:

– Понимаю… понимаю… Все это ложь… Но в таком случае… Женевьева…

– Э-э! Одним ударом двух зайцев. Подготовить спасение, и дело сделано. Подумай, сколько мне понадобилось бы времени, усилий, возможно, бесполезных, чтобы проникнуть в жизнь этой девочки? Чем я был для нее? И кем еще стал бы? Незнакомец… чужой. А теперь я – спаситель. Через час стану… другом.

Она задрожала.

– Значит… ты не спас Женевьеву… Значит, ты собираешься втянуть нас в свои махинации…

И вдруг, с возмущением вцепившись в него, она произнесла:

– Так вот нет, с меня довольно, слышишь? Однажды ты привел ко мне эту малышку со словами: «Держи, я поручаю ее тебе… Ее родители умерли… возьми ее под свою защиту».

Собравшись с силами, сжав кулаки, госпожа Эрнемон, исполненная решимости, казалось, готова была ко всему.

Без грубости, не спеша, князь Сернин одну за другой отвел сжимавшие его руки, взял старую даму за плечи, усадил в кресло и, наклонившись к ней, очень спокойно произнес:

– Хватит!

Она заплакала, тотчас смирившись, и, сложив руки, взмолилась:

– Прошу тебя, оставь нас в покое. Мы были так счастливы! Я думала, что ты о нас забыл, и благодарила небо за каждый прожитый день. Ну да… я по-прежнему очень тебя люблю. Но Женевьева… Видишь ли, я не знаю, что я готова сделать для этой девочки. Она заняла твое место в моем сердце.

– Я заметил, – со смехом сказал он. – Ты с удовольствием послала бы меня к черту. Ладно, довольно глупостей! Я не могу терять времени. Мне надо поговорить с Женевьевой.

– Ты будешь говорить с ней!

– А что, это преступление?

– И что же ты хочешь ей сказать?

– Один секрет… очень важный секрет… очень трогательный…

Старая дама пришла в смятение:

– И который, возможно, причинит ей боль? О! Я всего боюсь… я всего боюсь для нее…

– А вот и она.

– Нет, еще нет.

– Да, да, я слышу ее шаги… Вытри глаза и будь разумной.

– Послушай, – с живостью сказала госпожа Эрнемон, – послушай, я не знаю, какие слова ты скажешь, какой секрет собираешься открыть этой девочке, которую ты не знаешь… Но я, я-то ее знаю, и вот что я скажу тебе: Женевьева стойкая натура, сильная, но очень чувствительная. Осторожней со словами… Ты можешь ранить ее чувства… о которых понятия не имеешь.

– Да почему, Боже мой?

– Потому что она не твоей, другой породы, другого мира… Я говорю о другом моральном мире… Есть вещи, которых тебе не дано понять. Препятствие между вами двумя непреодолимо… У Женевьевы совесть чистейшая и высочайшая… а ты…

– А я?

– А ты человек нечестный.

III

Вошла Женевьева, такая прелестная и оживленная.

– Все мои малышки в дортуаре, у меня десять минут передышки… Бабушка, в чем дело? У тебя такое странное лицо… Опять все та же история?

– Нет, мадемуазель, – сказал Сернин, – думаю, мне, к счастью, удалось успокоить вашу бабушку. Но мы говорили о вас, о вашем детстве, и, похоже, эту тему ваша бабушка не может затрагивать без волнения.

– О моем детстве? – Женевьева покраснела. – О, бабушка!

– Не ругайте ее, мадемуазель, случай направил разговор в эту сторону. Оказалось, что я часто проезжал мимо деревушки, где вы выросли.

– Аспремон?

– Аспремон, возле Ниццы. Вы жили там в новом доме, совершенно белом…

– Да, – сказала она, – в белом доме с окнами, обведенными синим… Я была очень маленькой, Аспремон я покинула в семь лет, но помню мельчайшие подробности того времени. И я не забыла сияния солнца на белом фасаде, и эвкалипт в глубине сада…

– В глубине сада, мадемуазель, росли оливковые деревья, под одним из них стоял стол, за которым в жаркие дни работала ваша матушка.

– Это правда, правда, – взволнованно произнесла она, – а я играла рядом…

– Именно там, – продолжал князь, – я несколько раз видел вашу мать… Увидев вас, я сразу же узнал ее образ… только более радостный, счастливый.

– Да, моя бедная матушка не была счастлива. Отец умер как раз в день моего рождения, и ничто не могло ее утешить. Она много плакала. От того времени у меня сохранился маленький носовой платок, которым я вытирала ее слезы.

– Маленький носовой платок с розовым рисунком.

– Как! – удивленно воскликнула она. – Вы знаете…

– Однажды я присутствовал при том, как вы ее утешали… Вы так мило ее утешали, что сцена отчетливо сохранилась в моей памяти.

Женевьева пристально вгляделась в него и едва слышно прошептала:

– Да… да… мне кажется… Выражение ваших глаз… и звук вашего голоса…

На мгновение она закрыла глаза и сосредоточилась, словно безуспешно пыталась поймать ускользавшее воспоминание. Потом продолжала:

– Значит, вы