Мучительный день тянется долго. Слишком поздно Этторе догадывается перевязать штанину шнурком от башмака, пыль и грязь уже успели набиться в рану. Тряпка, которой она была перевязана с самого начала, не менялась и теперь смердит. Он надеется лишь на то, что зловоние исходит от тряпки, а не от самой раны. На этот раз он не жнет, а вяжет снопы; в каком-то смысле это проще – не нужно орудовать тяжелым серпом, не нужно то и дело переносить вес с ноги на ногу. Но зато приходится больше нагибаться, и всякий раз, когда Этторе наклоняется, голова у него идет кругом, подступает тошнота, и он с трудом удерживается на ногах. Когда приходит время обеда, он смотрит на свой кусок хлеба с удивлением: хотя его желудок пуст, есть ему почему-то не хочется. Он кладет хлеб в карман, чтобы забрать с собой, и в три глотка выпивает воду. Мухи так и вьются вокруг него. К полудню его снова начинает знобить, хотя день выдался жарким, и по взглядам, которые бросают на него другие работники, Этторе понимает, что выглядит он неважно. Какой-то незнакомый человек подходит к нему и, похлопав по плечу, говорит, что сегодня ему стоит отдохнуть. Прикосновение заставляет Этторе отшатнуться. В его кожу словно вонзаются иглы и булавки, внутренности начинают вибрировать.

На обратном пути он остается один, поскольку плетется еле-еле и то и дело останавливается передохнуть. Солнце заходит, и небо делается светло-бирюзовым. Его цвет так красив, что Этторе садится на каменную стену у дороги и некоторое время любуется небом, он уже не очень понимает, где он и как сюда попал. Он закатывает штанину и снимает с раны промокшую повязку. Порез стал черным, а кожа вокруг – жирной и блестящей. Глядя на это, Этторе ухмыляется, обнажая зубы, но его усмешка не имеет ничего общего с весельем. Преодолевая боль, он поднимается и бредет дальше, кажется, что скоро совсем стемнеет. Он видит впереди огни и думает, что это, должно быть, Джоя, но никак не может приблизиться к ней. Ноги его больше не слушаются; его охватывает какое-то странное чувство – внезапная утрата чего-то самого простого, словно он вдруг забыл, как дышать.

Он вновь останавливается, чтобы отдохнуть, на этот раз сидя, прислонившись спиной к каменной стене, вытянув перед собой ноги. Он хочет вытянуть их как можно дальше от себя, но зловоние, исходящее от раны, слишком сильное, чтобы можно было от него отделаться, оно напоминает окопы. На фоне серой полосы неба вдали кружат и порхают летучие мыши, зажигаются маленькие звездочки. Этторе смотрит на них и уже не может вспомнить, куда он идет и зачем. Вдруг раздается рев, грохот и треск. Из темноты, слепя фарами, появляется автомобиль, едущий из Джои. Он темно-красного цвета, и за ним в небо поднимается десятиметровый столб бледной пыли. Машина без остановки проносится мимо Этторе, и в этот миг сквозь шум двигателя он ясно слышит переливы высокого женского смеха. Он с удивлением смотрит вслед. У землевладельцев, по их утверждению, нет бензина для тракторов и сельскохозяйственной техники, но по крайней мере у одного богача нашелся смеющийся автомобиль и топливо, чтобы заставить его лететь.

Этторе прислоняется головой к стене. Воздух прохладный, но совершенно неподвижный, дышать трудно, как будто он слишком густой и оседает во рту и горле, словно пыль. Некоторое время Этторе сосредоточен на том, чтобы наполнить легкие этой бесполезной субстанцией, он понятия не имеет, сколько времени на это уходит – минуты или часы. Затем из темноты появляется фигура и опускается на корточки рядом с ним, Этторе не понимает, что это может значить.

– Porca puttana![6] Этторе, что это за вонь? Это от тебя? – говорит незнакомец и кладет руку ему на плечо, чтобы поднять его.

Этторе хмурится, пытаясь сосредоточиться, но мысли разбегаются в разные стороны, словно своенравные коты. Он различает темный силуэт, копну вьющихся волос, которые, кажется, шевелятся, словно змеи.

– Пино? – Его друг представляется великаном, выросшим до огромных размеров. – Почему ты такой большой?

– Что? Паола послала меня разыскать тебя, когда ты не вернулся. Это твоя нога так ужасно пахнет? Ты можешь встать? Давай. – Пино подхватывает его под мышки, кладет руку Этторе себе на шею и поднимает его. Это слишком большое усилие, тело Этторе протестует, его выворачивает наизнанку, рвет, но ничего не выходит наружу. Внезапно Этторе понимает, что, если он сейчас умрет, так и не отомстив за Ливию, ярость будет жечь его вечно, он попадет в свой собственный ад и никогда уже ее не увидит. Какой-нибудь другой счастливый дух повстречает ее на небесах и останется с ней навсегда. С ее смерти Этторе не плакал ни разу, но теперь он плачет.

На некоторое время его сознание словно отключается. Порой ему кажется, что он парит, и это приятно, а порой кажется, что он тонет. Он слышит, как Валерио и Паола спорят о враче, об аптекаре, о том, что предпринять; вроде и Пино стоит тут же, все такой же огромный, и ждет их решения. Этторе не понимает, как могут они разговаривать, когда воздух горячее пламени. Он внутри дома, потом на улице, и вновь в каком-то доме, но в другом. Солнце встает, и свет режет ему глаза. Его несут, это змееголовый великан Пино несет его, обливаясь потом и тяжело дыша. Время от времени над ним парит лицо Паолы, ее черты расплываются, тают: ее глаза – капли мягкого воска, стекающего со свечи-черепа; она пугает его и говорит какую-то бессмыслицу.

Этторе долго несут. Теперь вокруг него стены, места он не узнает. Ему уже лучше, он даже чувствует землю под ногами, вот только ноги его совсем не держат, он даже руку сжать не в силах, чтобы опереться о Пино. Прямо Этторе держится лишь благодаря другу, который одной рукой обхватил его под мышкой, а другой стиснул руку, перекинутую вокруг шеи. Он слышит голоса, их звук сливается в оглушительное крещендо, грохочущее громче летнего грома. Ему кажется, глаза его открыты, но то, что он видит, не может быть реальностью. Он видит мерцающий свет, белую кожу и золотые волосы: ему кажется, что это ангел. Он хмурится, борясь с наваждением, вызвавшим из глубин его памяти далекий образ. Может ли это быть Ливия? Могут ли эти невероятные, болезненные всполохи быть Ливией? Он всматривается все напряженнее, делает усилие. Вспышки – это глаза, и они устремлены на него, кажется, они горят огнем. Он хочет протянуть руку и ощупью проверить, не обманывает ли его зрение, но рука не двигается, он чувствует, как проваливается куда-то, и свет меркнет.

Утром Леандро сообщает, что им с Бойдом необходимо обсудить деловые вопросы. У Бойда есть несколько эскизов нового фасада дома, которые он закончил незадолго до приезда Клэр и Пипа, и мужчины исчезают в просторном кабинете Кардетты. В такие минуты пара глубоких складок залегает у Бойда между бровей, и Клэр с сожалением отмечает, что он не умеет скрывать волнение – как это делает она. Он слишком многое выставляет напоказ. Закрывая дверь, Леандро бросает на нее доверительный взгляд, но она не знает, как это расценить. Клэр опасается, что Леандро не принимает в расчет душевный склад Бойда. Не понимает, насколько тот раним.

– О, не волнуйтесь, – говорит Марчи, когда Клэр отводит взгляд от двери кабинета. – Леандро – просто душка, в самом деле. И я уверена, ему очень нравится стиль Бойда. Вы бы слышали, как он восторгался тем зданием в Нью-Йорке, которое построил ваш муж.