— Так ты же у нас человек новый, Нин, многого не знаешь…

— Чего, чего я такого не знаю, объясни мне?! – удивленно подняла брови бухгалтерша. — Ты что – покупателя вредного убила, или растрату миллионную сделала, или в санэпидстанцию каждый день на своих стучишь – что такого отвратительного нужно сделать, чтобы позволить так к себе относиться? Бросаешься любой приказ исполнять, как будто прощение выслуживаешь! А перед Дарьей Львовной вообще трясешься, как осиновый лист на ветру – аж до посинения! А она и рада на слабом оторваться… Знаешь, кто ты есть для нее?

— Кто?

— Контейнер помойный, вот кто! Это ж надо, как свезло–то старушке… Не у каждого такие гениальные способности быть помойкой имеются! Она сбрасывает в тебя всю свою чернуху, а ты принимаешь. Она опять сбрасывает, и ты опять принимаешь! Девочка для битья, одним словом… И ты знаешь, даже и винить ее рука не поднимается! Раз есть под рукой помойный контейнер – отчего ж им не пользоваться? И всегда будут пользоваться! И всегда вокруг тебя такие шаманские пляски будут из таких вот, имеющих потребность самоутвердиться на слабом и пугливом …

— Она мне очень помогла пятнадцать лет назад, Нин… Я не знаю, что б я тогда делала, если б она меня на работу не взяла!

— Да не боись! – засмеялась Нина. — И тогда бы уже нашелся косой десяток желающих поиметь бесплатную рабыню! А чем плохо–то? Можно наорать, когда вздумается – душу свою облегчить, можно денег не платить, можно себя потешить, унижая униженного… Бесплатный ты подарок, Ксюша Белкина, вот ты кто… Самой–то не противно?

— А ты знаешь, Нин, наверное, уже противно…

— Как это – уже? Почему – уже?

— А потому, что я раньше никогда ни о чем таком не задумывалась! Бежала и бежала по кругу, как белка в колесе, и думала искренне, что все это правильно, что так и должно быть… А вчера похоронила одного человека – и сдвинулось во мне что–то… Правда, сдвинулось! Мне и самой от этого плохо… Легче же по кругу–то бежать! И сомнения не мучают!

— Не знаю, легче ли… Я б, наверное, с ума сошла…

— А я, Нин, спасаюсь по–своему…

— Как?

Ксюша заговорщицки глянула на бухгалтершу, улыбнулась лукаво:

— Я стихи читаю! Как только станет тошно, я тут же начинаю читать про себя Пушкина, Блока, Есенина, Ахматову…

— Да?

Нина глубоко задумалась, глядя отрешенно в Ксюшины влажные серые глаза, потом, усмехнувшись, спросила:

— А ты знаешь, кто еще таким образом спасался–то? Не знаешь?

— Нет… А кто?

— Интеллигентки в сталинских лагерях! Тоже про себя стихи читали, чтоб с ума не сойти! Их унижали до крайности – а они стихи читали! Только они–то себя на эту каторгу добровольно не посылали, вот в чем разница…

— Да, я теперь начинаю это понимать, Нин… Только что с этим делать – не знаю! Сил во мне нет – только страх один!

— Ну так и борись с ним!

— Это сказать легко… Нет, не получится у меня…

— Да ты не пыталась даже, а уже выводы делаешь! С малого начнешь – потом само пойдет! Вот иди сейчас и спроси у Дарьи – почему у тебя зарплата самая маленькая? Просто спроси — и все!

— Ой, что ты…

— Да ничего я! Ты что, хуже всех работаешь? Нет! Может, ты пьяница, дебоширка и прогульщица? Тоже нет! Тогда почему? Потому что ты — Ксюша Белкина? Имя нарицательное?

Ксюша ничего не ответила, сидела, низко опустив голову, рассматривала внимательно носки старых Олькиных ботинок. Потом совсем тихо заговорила, растягивая слова:

— Да, Нин, ты права… Имя нарицательное… А один знакомый объяснил мне недавно, что такая вот маленькая Ксюша Белкина сидит практически в каждой женщине…

— Ну, знаешь! – возмущенно произнесла Нина. – Насчет каждой – это я бы очень поспорила! — и, подумав минуту, тихо добавила: — хотя, в общем, не так уж он и не прав, этот твой знакомый… Может, не в каждой, конечно, но во всякой второй – это уж точно… Но все равно – поспорила бы…

— А поспорить с ним уже нельзя – умер он, вчера похоронили.

— Понятно. Извини… Ну что, пошли, что ли? – решительно встала со скамеечки Нина.

— Куда?

— Зарплату требовать, куда! Вставай! Я тебя провожу, пожалуй, до Дарьиного кабинета, а то опять мимо пройдешь!

Ксюша безвольно поднялась на ноги, умоляюще посмотрела на Нину.

— А может, потом, Нин? Давай в другой раз, а?

— Пошли, пошли! Топай давай! — подтолкнула она ее в спину. – Никаких потом! Только сегодня и только сейчас!

Решительно подхватив под руку, Нина дотащила ее до кабинета директрисы и чуть ли не силой впихнула в его страшное чрево, быстро захлопнув дверь, на которую Ксюша тут же навалилась спиной и даже уперлась в блестящую лаковую поверхность растопыренными ладонями, словно боясь соскользнуть вниз на подгибающихся от страха коленках.

— Тебе чего, Белкина? – удивленно уставилась на нее Дарья Львовна. — Случилось чего?

— Нет…

— А чего пришла?

— А… Это…

Ксюша с трудом проглотила противный вязкий комочек, застрявший в горле, набрала в грудь побольше воздуха и тут же проглотила следующий такой же, молниеносно образовавшийся комочек, снова набрала воздуха, и снова проглотила…

— Ты, наверное, за отпуск пришла меня поблагодарить? Да? Целую неделю ведь отгуляла! Все, все вы моей добротой пользуетесь! А благодарности ни от кого не дождешься… А тебе ведь, между прочим, даже и отпускные насчитали, как порядочной… Ну ладно, Белкина, иди работай, некогда мне…

Ксюша кивнула механически, проглатывая очередной комочек, нащупала за спиной дверную ручку, потянула вниз и быстро вышагнула спиной в коридор. Наткнувшись на поджидавшую ее Нину, быстро замотала головой и замахала руками – не спрашивай, мол…Что–то вдруг пискнуло в ее горле, и тут же неожиданным потоком хлынули из глаз слезы – хорошие такие, горячие, отчаянные, соленые… Настоящие, одним словом, а не такие, как у Ксюши Белкиной, — те слезы текли как ручеек среди высокой травы – холодный и чужому глазу практически незаметный…

— Хорошо, хоть плачешь, а не прыгаешь, как коза от радости, что пинка под зад дали… — вздохнула тяжело, глядя на нее, Нина. – И то хлеб, и то слава богу…

Наплакавшись всласть в том же закутке новыми слезами, Ксюша медленно пошла на свое рабочее место – сегодня ее поставили, как обычно, на расфасовку рыбы. Пренеприятнейшее занятие, надо признаться! А что делать – никто ведь этим заниматься не хочет…

Ближе к вечеру, выйдя из туалета и быстро пробегая по коридору, она, свернув за угол, прямиком угодила в Серегины руки и, не успев опомниться, тут же оказалась в дальнем помещении подсобки – маленькой грязной комнатушке, где у них происходило «это», которому и названия придумать нельзя было, но которое так нравилось Сереге… А она что – она всегда раньше терпела, подумаешь…