Я оглянулся на наши владения и понял, что папа прав. Конечно, одно здание может сгореть, но чтобы пламя перекинулось с него на другие — это навряд ли, — во всяком случае, без соединения их струйками бензина.

— Да, ты прав, — признал я, ощущая немалое разочарование. — Пожар нам не подходит. Черт! Ну ладно, все равно это было бы дурным делом.

Я пошел было назад, но, сделав несколько шагов, остановился и повернулся лицом к отцу, так и лившему воду из шланга.

— Так ты, выходит, об этом уже подумывал, верно? — спросил я.

Он не ответил. Просто продолжал поливать простыни.

Впрочем, у моего пребывания на посту президента Торговой палаты было одно преимущество. Я получил законное право выдавать самому себе лицензию на проведение любых фестивалей музыки и искусства. Муниципальной системы землепользования, заслуживающей какого-либо разговора, в Уайт-Лейке не было. Я просто печатал на машинке документ, дававший мне законное право провести рок-концерт — какой угодно. Отец сооружал сцену размером двадцать на двадцать футов, а я вешал над ней пару софитов. Ну, не так чтобы софитов, это были просто большие лампочки, которые я привязывал к стоявшим вблизи сцены столбам.

Каждый год у нас играло от шести до двенадцати местных групп. Большинство их состояло из юнцов, едва-едва освоивших свои инструменты. Однако от игры они получали огромное удовольствие, даже при том, что вся их публика состояла из горстки туристов, Макса Ясгура да нескольких местных забулдыг, скорее всего, оглохших — если не до концерта, то уж после него наверняка. Когда выступление музыкантов заканчивалось, я ставил для публики мои собственные долгоиграющие пластинки лучших тогдашних рок-исполнителей — «Byrds», «Animals», «Mamas & Papas», а позже «Doors», Джо Кокера, Дженис Джоплин, «Jimi Hendrix Experience» и «Cream». Время от времени я проигрывал, чтобы привлечь вдобавок и «кумушек», даже альбомы Барбары Стрейзанд. Это продолжалось в течение восьми лет — большую часть 60-х. По сути дела, местные жители настолько привыкли к этим концертам, что воспринимали их как само собой разумеющееся ежегодное событие.

В конце 1960-х у отца начались нелады со здоровьем. Его давно уже мучили боли в кишечнике и желудочные расстройства, — то была, о чем мы не догадывались, начальная стадия рака толстой кишки. На нашей земле стоял большой сарай, в которым папа держал все необходимое для починки крыш, однако вскоре стало ясно, что справляться с этой работой ему больше не по силам. И я разместил в «Village Voice» и других нью-йоркских газетах объявления, приглашавшее в Уайт-Лейк театральную труппу — любую. «Летний театр без арендной платы. У меня есть сарай, вы устраиваете в нем театр» Очень скоро в Уайт-Лейке появилась шумная толпа актеров. И очень скоро толпа эта обратилась в труппу, а мой сарай в настоящий театр — со ценой, скамьями для зрителей, освещением и занавесом. Арендной платы я с труппы не брал и даже снабжал ее оладьями в неограниченных количествах. А Макс Ясгур подвозил ей бесплатные йогурт, сыр и яйца.

Эта труппа провела в театре несколько летних сезонов, а весной 1969-го у нас появилась новая компания превосходных актеров, именовавшая себя «Артистами лунного света». Состоявшая из тридцати голодных актеров и музыкантов, труппа эта была очень созвучной духу того времени. Мы поселили ее участников в самых первых наших меблированных комнатах, которые они обратили в маленькую коммуну. Они отремонтировали здание «театра» и даже срубили несколько деревьев, чтобы изготовить новые подпорки для зрительских скамей. Платить им нам было нечем, поэтому они подряжались в городе и вокруг него на разного рода работы, и жили на получаемые за нее гроши. А тем временем, репетировали свою летнюю программу, которая мне очень нравилась, хоть я и понимал, что местная публика ходить на такие пьесы не будет.

— Никто не придет смотреть чеховских «Трех сестер», — говорил я актерам. — Разве что вы их голышом на сцену выпустите. «В ожидании Годо»? Забудьте. Здешние люди давно уже живут внутри этой пьесы, просто они этого не знают.

Однако «Артисты лунного света» мне не верили. Кроме того, они были преданы своему искусству. И как большинство людей театра, упорно верили в возможность чуда.

Я же понимал, что мне позарез нужен хоть какой-нибудь деловой успех — и чем скорее, тем лучше. В мае 1969-го приток денег почти иссяк. Мы увязли в таких долгах, что платить по закладной нам оказалось нечем. Я отчаянно нуждался в средствах и потому позвонил моей сестре Голди, вышедшей замуж за мультимиллионера.

— Дай мне пять тысяч долларов — взаймы, до конца лета, — взмолился я. — Начинается туристский сезон. Скоро четвертое июля. Дела непременно пойдут на лад, и я смогу отдать тебе долг не позже сентября.

— Да пусть папа с мамой идут ко дну, Элли, — ответила сестра. — Чем ты там занимаешься? Губишь свою жизнь. Пусть, наконец, эта земля отойдет государству.

— Если я не заплачу по закладной, то в конце сезона банк отберет у нас все, — сказал я.

— И отлично. Пускай отбирает. Окажет тебе большую услугу.

В итоге, я пошел к управляющему банка и попросил его об отсрочке.

— Сейчас дела идут плохо, — сказал я ему. — Но летом все оживится. Дайте мне время до конца сезона, и я смогу заплатить по закладной.

Ладно, ответил он. Банк подождет до конца лета, но не дольше.

Мы с папой покрасили наши строения, придав им вид по возможности нарядный — возможность эта, если учесть состояние, в котором находился мотель, была отнюдь не велика. Уик-энды обратились для меня в сущий ад тяжелого физического труда и постоянных тревог. Временное облегчение я получал лишь воскресными вечерами, когда садился в мой «бьюик» и мчал в Гринич-Виллидж. Добравшись до него, я отправлялся прямиком в садо-мазо-клуб, надеясь, что хорошая порка изгонит хотя бы некоторых из одолевавших меня демонов.

Бар был просторным и темным, в нем имелись огромная акустическая система и большая площадка для танцев. Сегодня здесь было человек двести, преимущественно геев с вкраплением дюжины, примерно, лесбиянок. Посетители танцевали под психоделическими вспышками прожекторов, подыскивали для себя партнеров или потенциальных любовников — хотя бы на одну ночь.